Киевские крокодилы - [26]

Знаешь, Клара, мы с тобою

Не надолго бедняки

Я в Австралии открою

Золотые рудники…

— подпевал Ерофеев, работая кисточкой.

Рок смирит свои удары,

Мы услышим денег звон

И к ногам прекрасной Клары

Положу я миллион.

— Однако, Федя, сходи в кухню и спроси у Сеньки, нет ли у него еще картошки, — сказал он.

Дверь отворилась и в комнату вошел Виктор Головков.

— Приятель дорогой, как поживаете, — обрадовался Зубров и осклабился; кожа его лица около щек собралась толстыми складками, как у верблюда, выпученные глаза налились кровью.

Головков со всеми поздоровался. Скакунов дружески похлопал его по плечу и подмигнул своими черными удивительными бровями. Неопределенная личность, заложа руки в карманы бутылочной шинели, подступила к нему и пробормотала сердито:

— Послушай, Головков, отчего ты не введешь меня в дом своей Болванихи? Там бывают карточные вечера и я бы мог кое-что заработать. Клянусь честью: подобное отношение расходится с принципами товарищества!

Головков, занятый ответами направо и налево, не обратил внимания на требование неопределенной личности.

— Нет, серьезно, брат, я недоволен, — басила та.

— Куда вам, Разумник! — отвечал за Головкова Федька.

— Там ведь не примут вас в братниных калошах.

Сам он несколько раз был у Балабановой и благоговел перед ее обстановкой, вечерами и т. п.

— Прошу не рассуждать, — огрызнулась неопределенная личность: — тебя не спрашивают; знай свою скрипку.

— Ей-ей, я правду говорю, — подтвердил Федор и заиграл польку.

— Женишься? Неужто? — воскликнул старший Скакунов.

— Врешь, Витька! А как же Балабаниха?

— Хочешь — я ее тебе подарю. Это паук, а не женщина. Я рад развязаться с нею. В последнее время выдумала после каждого мало-мальски порядочного выигрыша в ее доме отбирать у меня все деньги. Я плюнул. Что, в самом деле, крепостной я тебе!.. Тюрьмой как-то вздумала припугнуть меня. Эге! матушка моя, за тобою такие дела водятся, что если бы раскопать, давно бы по Владимирке пошла. Теперь хочет дом покупать, — отыскал ей Сапрыкин и мне известно, что она уже забрала из банка все свои сбережения в количестве тридцати пяти тысяч.

Головков затянулся папиросой, выпустил клубы дыма и обвел всю компанию глазами.

Сообщение Виктора произвело потрясающее действие на братию. Особенно Зубров заработал головой.

— Вот тут бы ее накрыть, выбрать удобный момент, уличить в каком-либо преступлении, — она иногда проделывает ужасные вещи — и нагрянуть с обыском, будто бы полиция проведала. Вы, дядя, за пристава сойдете, другой за околоточного, — говорил Головков, обращаясь к Зуброву.

— А верное слово, Витька всех нас тут умнее! — подхватил Черномор. — Мы сидим на бобах, думаем, гадаем, где денег раздобыть. Я им вот сейчас рассказал, как в Харькове теплые ребята надули купца. Надо и нам с Болванихой проделать такую штуку, у приятеля, что называется, дубинку вырвать. Ай да Головков!..

— Старайтесь следить и уличить ее в каком-либо деянии, да по горячим следам врасплох нагрянуть. Случай не заставит себя ждать; она недавно, вместе с Сапрыкиным, продала какому-то проходимцу двух детей, которых выудила у акушерки. Тут концы в воду канули. Теперь собирается сбыть молодую девчонку-сироту и выжидает, кто больше даст. Мою невесту Варю метила отправить куда-то в гарем на окраину. За успех ручаюсь: испугается и выложит все деньги.

— Идея сама по себе великолепная. Нужно только выжидать удобного времени и заготовить аксессуары. Поздравляю, Головков! Вашу великолепную идею и предстоящую женитьбу следует вспрыснуть; по-настоящему, нам, как хозяевам, следовало бы это сделать, но за безденежьем извините, — начал Зубров.

— Это пустяки! сделайте одолжение! — с фатовским видом отозвался Виктор и выбросил на стол двадцатипятирублевую бумажку.

На сцену опять явился Семка.

— Беги в магазин и купи полдюжинки вина, дюжинку пива, водки и чего-нибудь закусить копчененького: селедочек, икры, балычку, грибков, — приказывал Зубров, дополняя мысль движеньем пальцев. — Живее!

Семка, получив деньги в руки, вышел в кухню и принялся напяливать на себя какое-то пальтишко.

Неопределенная личность тоже последовала за ним и просила его зайти к прачке Дарье.

— Я уже говорил ей. Она смеется над вами, — нетерпеливо отозвался Семка, отыскивая шапку. Изо всей компании он больше всех уважал и слушал Ивана Кирилловича и менее всех неопределенную личность.

— Ты, голубчик, так скажи ей: барин мой теперь при деньгах, велел кланяться и просил прийти. Сам, мол, нездоров, лежит в постели… Еще скажи, что я ей сделаю хороший подарок и угощу.

— Не знает она, что вы в калошах Ивана Кириллыча щеголяете. Дура вам, далась Дарья. Чего я пойду? Чтобы прачки на смех подняли меня?!

— Ты много не разговаривай, а делай то, что тебе приказывают. Неудачи мне — слова нет — изменила фортуна; великим людям — и то изменяло счастье. Слыхал ты про Наполеона? Полмиром обладал и вдруг всего лишился и в заточение попал.

— Нет, — сумрачно ответил Семка и, захватив корзину, выбежал.

— Эх! скучная материя, — сорвалось у Ерофеева, сидевшего за мольбертом. — Опять идет отставной военный за портретом своей дражайшей половины, а я его не окончил и черт возьми — забыл совсем, валяется там где-то.