КГБ. Работа советских секретных агентов - [26]

В ноябре 1968 года, как только Сахаров заявил о своей готовности вступить в ряды КГБ, Василий Иванович завершил вербовку, попросив подписать обычную клятву секретности КГБ. Сахарову и в голову даже не пришло посоветоваться прежде с семьей. Он считал, что они будут лишь гордиться. Отец его, хотя никогда не вдаваясь в подробности, всегда производил впечатление человека, служащего КГБ в той же мере, в какой служил Министерству иностранных дел. Он похвастался однажды: "Если бы я только захотел, я бы завтра же одел мундир полковника КГБ". Однако, когда он признался отцу, что вступает в ряды КГБ, тот, впервые в жизни, накричал на него в гневе.

"Мой сын не будет чекистом! — кричал он. — Никогда!" С беспримерной горячностью он перечислял имена друзей, которых изгнали из рядов КГБ после смерти Сталина, после разоблачения в 1962 году полковника Олега Пеньковского, после каких-то необъяснимых потрясений в середине 60-х годов. "Они обнаруживают какого-нибудь американского или английского шпиона и увольняют сотню сотрудников. Когда тебя увольняют из КГБ, твоя жизнь кончена. Ты ничем не можешь заняться. Никто не станет иметь с тобой дела!

Если ты поскользнешься в МИДе, ты всегда можешь вовремя остановиться. Жизнь твоя не погублена. Ты можешь устроиться работать на других местах. К тому же МИД не распоряжается твоей душой".

Потрясенный Владимир спросил недоуменно: "Разве ты сам не работал в КГБ? Разве многие из твоих друзей не работают там же?"

"Я живу, как я вынужден. Ты должен жить, как можешь, — поспешно ответил отец. — В КГБ работают и хорошие люди, и у меня есть там друзья. Я не отрицаю этого, но мы не всегда будем здесь, чтобы защитить тебя.

Слушай же, о чем я говорю тебе. Я не могу остановить тебя. Но если ты пойдешь в КГБ, я откажусь от тебя. Я никогда больше не помогу тебе. Ты не получишь от меня ничего, никогда".

"Но, отец, это невозможно, — сказал Сахаров. — Я подписал бумаги. Завтра будет медосмотр. Что мне делать?"

"Не делай ничего. Держись подальше от них, — приказал отец. — Я все устрою".

На следующий день в институте проректор по работе с преподавателями прислал ему записку, приказывая Владимиру позвонить по тому номеру, по которому он уже звонил. Он игнорировал эту записку и несколько последующих. На третий день КГБ уже не вызывал его. По-видимому влияние отца достигло цели.

В январе 1968 года Сахаров окончил институт, получив двадцать три балла из двадцати пяти возможных, и был назначен помощником атташе при советском консульстве в Александрии. В мае, после нескольких недель инструктажа в Министерстве иностранных дел, он вместе с Натальей и Екатериной сел на пароход в Одессе. В александрийском порту их встречал русский, лет сорока, с темными волосами, приятным круглым лицом и выпирающим поверх брюк животом. "Меня зовут Виктором Сбируновым, я — вице-консул, — представился он. — У меня есть для вас хорошая квартира, как раз напротив моей. Идемте, жена ждет с ужином".

За ужином, выпивая и разговаривая, Сахаров сообразил, что Сбирунов знает о нем практически все — связи семьи, его успехи в институте, его служба в Йемене, его не доведенная до конца вербовка в КГБ. Очевидно, Сбирунов был резидентом КГБ, о чем он позже вечером сказал ему весьма конфиденциально.

Сбирунов был настоящим чекистом — упрямым, напористым и исполнительным, жизненные достижения которого превзошли все его ожидания. Он начал свою карьеру следователем милиции на Кавказе. Работая местным осведомителем, он проложил себе дорогу в КГБ и исключительным упорством добился, наконец, перевода в Москву. Там он стал посещать вечерние лекции в университете, а с расширением в начале 60-х годов операций КГБ за границей, был переведен в Первое главное управление. Он был груб на язык, шутки его были вульгарны, он совершенно не умел вести себя за столом. "Я пробил себе дорогу из деревни наверх в КГБ и стал тем, кто я сегодня", — любил он хвастать.

В тот вечер небольшое происшествие показало Сахарову, что Сбирунов был настоящим чекистом. Как только они кончили ужинать, на квартиру Сбирунова пришли три русские женщины, одна из которых плакала и была на грани истерики. Из разговора, который велся в коридоре, Сахарову удалось уловить, что перед их приходом к Сбирунову домой плачущая женщина едва не стала жертвой изнасилования. Теперь у нее были какие-то смутные надежды получить нечто вроде компенсации или хотя бы утешения от советского чиновника.

"Дура ты! Что ты хочешь, чтобы я сделал? — резко бросил Сбирунов. — Арабы бесчеловечны и поступают как животные. Ты вроде более культурная и должна понимать это. Я предупреждал вас, не ходите на базар вечером. Виновата ты, а не это животное. Перестань выть и иди домой. Если будешь доставлять мне еще неприятности, отправлю обратно (в Советский Союз)".

Вернувшись к столу, Сбирунов покачал головой. "Египтяне — это арабы, а арабы — это чернозадые, — заявил он. — Бесчеловечны все они. Хотя, скажу тебе, иногда я даже не знаю, кто хуже, эти нечело-веки или наши глупые женщины". Наталья улыбнулась, будто услышала очень удачную шутку.

Лишь только когда женщины ушли в другую комнату, Сбирунов заговорил о переговорах Сахарова с КГБ в Москве. "Ты пытался убежать от нас, — сказал он смеясь. — Никто не может уйти от нас. Видишь, ты у нас". Сахаров тоже рассмеялся. Он понял, что КГБ оставил его в покое в Москве, чтобы избежать борьбы с его отцом, намереваясь вернуть его себе в Египте. Сбирунов даже не спросил его, хочет ли он работать на КГБ. Начиная с того вечера, Сбирунов и другие сотрудники КГБ просто говорили ему, что надо делать, и считали его своим.