КГБ История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева - [11]

Вернувшись домой, Гордиевский позвонил Грушко. «Простите, я не очень хорошо себя чувствую и не смогу быть сегодня на работе,» — начален. Грушко не возражал. «Простите также, если я вчера сказал что-нибудь не так, — продолжил Гордиевский, — но эти двое вели себя довольно странно.» «Напротив, — ответил Грушко. — Очень милые люди.» Фраза прозвучала неуместно и напыщенно, но, как понял Гордиевский, Грушко знал, что их разговор записывался на пленку. Полдня вторника и всю оставшуюся среду Гордиевский отходил дома и, по его словам, «думал, думал, думал». К вечеру среды его подавленность понемногу стала проходить. События последних двух дней и его успешное отражение предъявленных обвинений предполагало, что до вынесения смертного приговора ему могут дать передышку. «А может, — подумал он, — мне и удастся выкарабкаться.» Если б он жил на поколение раньше, его бы просто убрали, а теперь КГБ нужны были доказательства.

В четверг 30 мая Гордиевский вернулся в свой кабинет в Третьем отделе. Вскоре его вызвали в кабинет Грушко. Грушко сидел за столом, а по бокам Голубев и мрачный Грибин, начальник его отдела. Грушко сказал:

— Вчера мы почти весь день говорили о вашем деле с товарищем Крючковым. Вы знаете, что долго обманывали нас. Поэтому ваше пребывание в Великобритании закончено. Ваша семья немедленно вернется в Москву. Однако мы решили, что вы сможете продолжить работу в КГБ, хотя, видимо, и не в Первом главном управлении. Что скажете?

Гордиевскому было ясно, что эта тирада не более чем уловка, рассчитанная на то, что он сам себя угробил. Ему уже вынесли отсроченный смертный приговор, но поскольку допрос на даче не удался, его поставили под наблюдение и дали погулять, надеясь, что он попытается связаться с британской разведкой или выдаст себя как-то иначе. Оглядываясь назад, ясно, что нажим генерала Голубева на такие банальности, как «Отче Наш» и книги под кроватью свидетельствовали о том, что все его дело было построено на косвенных уликах.

Поскольку единственным шансом Гордиевского было выиграть время, он и решил поиграть. Он извинился за то, что на допросе его сморил сон. «Боюсь, — добавил он, — что еда была не очень.» Генерал Голубев, чье чувство юмора даже по меркам КГБ было посредственным, с негодованием стал отстаивать каждый бутерброд. «Вовсе нет, — заявил он, — ветчина была хорошей, и красная икра тоже очень неплоха. И сыр тоже.» Гордиевский не мешал этой хвале бутербродам. «А что касается обвинений, которые мне предъявлены, — продолжил он, — то я просто не понимаю, о чем вы говорите. Но если вы примете решение о прекращении моей работы в ПГУ, я приму ваше решение как офицер и человек.» Позже его последняя фраза, как и защита бутербродов, показалась Гордиевскому довольно комичной прелюдией к отчаянной борьбе за жизнь. Похоже, что генерал Грушко после заявления Гордиевского вздохнул с облегчением, избежав инцидента с открытым признанием или яростным отпирательством по поводу измены в его собственном управлении. «Спасибо, спасибо», — сказал он Гордиевскому и пожал руку. Тем не менее, он приказал Гордиевскому сдать «антисоветчину» из-под кровати в библиотеку ПГУ. Если бы его отдали под суд, то книги бы использовали как улику. Начальник Третьего отдела Грибин, который несколько месяцев назад расхваливал Гордиевского, руки ему не подал. «Не знаю, что и предложить, — сказал он. — Постарайтесь отнестись ко всему по-философски.» После своего побега в Англию Гордиевский хотел было позвонить Грибину и сказать: «Послушал вашего совета. Подошел ко всему по-философски.»

Гордиевский ушел в отпуск до 3 августа. Он рассчитал, что игра в кошки-мышки продлится до конца его отпуска, и провел две горькие и в то же время такие легкие недели июня с Лейлой, Машей и Аней в Москве. Зная о предстоящей разлуке, он весь погрузился в тихую семейную жизнь. 20 июня его семья собиралась поехать на дачу отца Лейлы в Закавказье. Гордиевский так хотел поехать с ними, но чтобы организовать свой побег, ему нужно было время. Поэтому он и согласился поехать в санаторий КГБ в Семеновском, за сто километров к югу от Москвы, где раньше была дальняя дача Сталина. Незадолго до его отъезда бывший коллега Борис Бочаров, живший в одном доме с ним, спросил: «Что там стряслось в Лондоне, старик? Нам пришлось отозвать всех нелегалов. Все операции коту под хвост. Тут прошел слушок, что твой заместитель сбежал.» В их следующую встречу Бочаров вел себя совсем по-другому. Его, видно, уже предупредили.

В санатории КГБ Гордиевский занимался лечебной гимнастикой, читал и обдумывал свой побег. Редко кто из отдыхающих жил в отдельном номере. Случайно, нет ли, соседом Гордиевского был охранник. Наблюдение за ним осуществляли местные сотрудники КГБ, и значительно незамысловатей, чем столичные. Когда бы Гордиевский ни отправлялся на пробежку, он замечал те же самые лица, которые останавливались помочиться в тех же самых кустах или же так же глупо прятались. Одного из таких умников он назвал, за его неистощимый мочевой пузырь, «Инспектор Клузо». В библиотеке санатория Гордиевский изучил все карты и путеводители приграничного региона, которые только мог отыскать, но делал это аккуратно, стоя с книгами у полок, не сидел открыто в читальном зале с такой подозрительной литературой. В абонементе он специально брал книги, не имеющие ни малейшего отношения к его замыслам побега. Последний офицер КГБ, с которым Гордиевский перекинулся парой фраз до отъезда из санатория, спрашивал его, с какой стати Гордиевскому понадобилось читать книгу о русско-турецкой войне 1877—1878 гг. Гордиевский ответил, что заполняет пробелы в образовании. После побега Московский центр будет тщетно изучать этот том, пытаясь найти хоть какой-нибудь след.