Кэтрин - [60]

Была и во взгляде Кэтрин такая сила; недаром мистер Хэйс, не просыпаясь, беспокойно заерзал под этим взглядом, глубже зарылся головою в подушку и несколько раз издал странный, короткий не то стон, не то вскрик, подобный тем, что пугают сиделку, бодрствующую у постели горячечного больного. Время меж тем подошло к шести, и в часах вдруг раздался зловещий скрежет, какой обычно предшествует бою и звучит, точно предсмертный хрип уходящего часа. Потом шесть ударов возвестили его кончину. С последним ударом мистер Хэйс проснулся, поднял голову и увидел смотревшую на него Кэтрин.

Глаза их встретились; и тотчас же Кэтрин отвела свои, густо покраснев, словно ее застигли на месте преступления.

Какой-то безотчетный ужас пронзил беднягу Хэйса — жуткий, леденящий душу страх, предчувствие надвигающейся беды, — а ведь жена всего только смотрела на него. Вмиг вспомнились ему события минувшего вечера, ссора и то, к чему она привела. Он и раньше, случалось, в сердцах бивал жену и осыпал ее жестокой бранью, но она не держала на него зла; наутро ссору обычно забывали или, во всяком случае, обходили молчанием. Отчего же вчерашняя стычка не кончилась тем же? Прикинув все это в уме, Хэйс сделал попытку улыбнуться.

— Ты ведь не сердишься на меня, Кэт? — сказал он. — Я, знаешь, вчера хватил лишнего и потом очень уж расстроился из-за той полсотни фунтов, что так и пропала. Разорят они меня, милушка, вот увидишь, разорят.

Миссис Хэйс ничего не ответила.

— А хорошо бы опять очутиться в деревне, а, Кэт? — продолжал он самым вкрадчивым тоном. — Знаешь что, потребую-ка я назад все деньги, что у меня за людьми ходят. Их ведь теперь наберется до двух тысяч фунтов, а все ты, каждый фартинг — твоя заслуга. Вернемся в Уорикшир, купим себе ферму и заживем по-барски. Хочешь вернуться в родную округу барыней, Кэт? То-то все в Бирмингеме глаза вытаращат, а, милушка?

С этими словами мистер Хэйс потянулся было к жене, но она резким движением оттолкнула его руку.

— Трус! — сказала она. — Ты только спьяну и храбр, да и вся твоя храбрость в том, чтобы бить женщину.

— Так я же только защищался, милушка, — возразил Хэйс, от храбрости которого не осталось и следа. — Ты же хотела меня… э-э…

— Хотела тебя зарезать и очень жалею, что не зарезала! — сказала миссис Хэйс, скрипнув зубами и сверкнув на него свирепым бесовским взглядом. Она вскочила с постели, на подушке темнело большое кровавое пятно. — Вот, смотри! — крикнула она. — Это твоих рук дело!

Тут Хэйс не выдержал и заплакал — до того он был перепуган и уничтожен, несчастный. Слезы этого жалкого создания лишь возбудили еще большую ярость и отвращение в его жене; не боль в ране жгла ее, а лютая ненависть к тому, кто эту рану нанес и к кому она была прикована навек — навек! Это он преграждал ей путь к богатству, счастью, любви, быть может, даже к графскому титулу. «Будь я свободна, — думала миссис Хэйс (всю ночь эта мысль сидела у нее на подушке, журчала ей в ухо), — будь я свободна, Макс бы на мне женился; непременно женился бы — он это сам вчера сказал».

* * *

Старый Вуд словно бы каким-то особым чутьем разгадал мысли Кэтрин: в тот же день он с коварной усмешкой предложил побиться об заклад, что она думает о том, насколько лучше быть супругой графа, нежели женой жалкого ростовщика. «Да и то сказать, — добавил он, — одно дело граф и карета шестеркой и совсем другое — старый скряга с дубинкой в руке». Затем он спросил, прошла ли у нее боль в голове, и заметил, что она, должно быть, привычна к побоям; словом, всячески усердствовал в шуточках, от которых душевные и телесные раны несчастной женщины ныли в тысячу раз сильнее.

Тому Биллингсу также было незамедлительно доложено о происшедшем, и он, по обыкновению, на все корки ругая отчима, поклялся, что это ему даром не пройдет. Вуд хитро и умело подогревал все страсти, находя особое удовольствие, вполне бескорыстное вначале, в том, чтобы подстрекать Кэтрин и запугивать Хэйса; последнее, впрочем, было совершенно излишне, ибо злополучный ростовщик и так уже не знал, куда деваться от ужаса и тоски.

Чудовищные слова и выражение лица Кэтрин в то утро после ссоры не выходили у него из головы; душу леденило мрачное предчувствие. И чтобы отвратить то, что нависло над ним, он поступал, как поступают все трусы, униженно пытался разжалобить судьбу, вымолить, выклянчить себе милость и прощение. Он был заискивающе ласков о Кэтрин, смиренно сносил все ее злые насмешки. Он дрожал перед молодым Биллингсом, прочно водворившимся в доме (для защиты матери от жестокости мужа — так уверяла она сама), и даже не пытался давать отпор его дерзким речам и выходкам.

Сынок и маменька забрали полную власть в доме; Хэйс при них и рта не смел раскрыть; сходился с ними только за столом, и то норовил поскорей улизнуть в свою комнату (он теперь спал отдельно от жены) или же в харчевню, где ему приходилось коротать вечера за кружкой пива — тратить на пиво свои драгоценные, обожаемые шестипенсовики!

И, конечно, среди соседей пошли разговоры: Джон Хэйс, мол, дурной муж; он тиранит жену, бьет ее; он все вечера пропадает в пивных, а она, добрая душа, должна одна сидеть дома!