Кэте Кольвиц - [5]

Его стихотворение «Мертвые — живым» написано вскоре после мартовских событий. От имени павших на баррикадах поэт обращается к живущим, призывает их сохранить завоевания революции, клеймит за отступление от достигнутых завоеваний.

Пламенные строфы будоражат, бичуют, зовут. Кэте слушает замерев.

Где баррикады были, там

Теперь, как прежде, снова

Собрания запрещены,

В тисках печать и слово!

На юге, севере скрипит

Затвор в тюремном склепе.

Для тех, кто за народ восстал,

Готовы снова цепи.

…Кровавый мартовский посев

Свободы тоже скошен.

Лишь уцелевши кое-где,

Еще пылают маки.

О, если б также красный гнев,

Оставшись, тлел во мраке.

Воображение переносит слушающих к дням борьбы.

И верьте мертвым нам — опять

Тот гнев воскреснет скоро!

Он в вас живет. И вспыхнет вновь.

От спячки всех пробудит,

И революция уже

Неполовинной будет!..

…И сам свою судьбу кует народ

Самодержавный.

Кэте Кольвиц рассказывала: «Это стихотворение произвело на меня неизгладимое впечатление. Баррикадные бои — отец и Конрад принимают в них участие, — я им заряжаю ружья. Это были героические фантазии».

Поэзия Фрейлиграта стала всепоглощающим озарением юности, она давала сюжеты для рисунков.

Кэте проиллюстрировала стихотворение Фрейлиграта «Переселенцы», когда ей было около шестнадцати лет. Пригодились зарисовки, сделанные в кенигсбергском порту. Вместе с Фрейлигратом она прониклась сочувствием к бедным людям, покидающим родину:

Я вспомнить не могу без муки

Того, что видел я тогда:

Как трудовые ваши руки

Грузили вещи на суда.

Так появилась иллюстрация к стихотворению любимого поэта. «Первый рисунок, в котором совсем отчетливо даны типы рабочих… Этот рисунок по желанию отца я через год положила в Берлине перед моим учителем Штауффер-Берном, и он признал его очень характерным, каким он и в самом деле был для меня и для той среды, из которой я вышла».

Юность миновала. Надо было думать о серьезном художественном образовании. Небывалый по тем временам случай: девушку одну отпускали в другой город, да еще для того, чтобы приготовить ее к жизни художницы.

Перед разлукой как бы осмысливалось прожитое. «Это была, — думаю я, — благословенная почва. Мы росли тихо, но в плодотворной и содержательной тишине. Когда мы потом расстались с этим кругом, я уехала в Берлин, позже в Мюнхен, нахлынули в жизни другие волны, во всей этой борьбе и радости было столько увлекательного и могучего, что порой казалось, мы отдалились от Кенигсберга с его свободной общиной.

Но это казалось только иногда. В глубине души я всегда чувствовала к родине любовь, привязанность и благодарность».

Две встречи

Весной 1884 года Карл Шмидт отправил жену и дочерей на швейцарский курорт Энгадин. Катарине нужно было укрепить здоровье ваннами, а девушкам по пути увидеть Берлин и Мюнхен со всеми их художественными сокровищами. Первый выезд из родного города.

В Берлине остановились у старшей сестры Юлии, которая была уже замужем и жила в районе Эркнера.

По соседству поселился Гергарт Гауптман, недавно приехавший из Рима.

Фотография того времени переносит нас в римское ателье будущего драматурга. Гауптман сидит, задумавшись, перед мольбертом, на котором установлен рельеф его работы.

У него длинные волосы, какие обычно носили художники. Он одет в широкий белый халат, также привычная одежда скульптора. По стенам развешаны гипсовые маски, слепки рук, на подставках стоят классические торсы и портреты. Обстановка рабочей мастерской скульптора.

Гауптман за тем и приехал в Рим, чтобы совершенствоваться в ваянии.

Но рельеф остался незавершенным, а гораздо быстрее продвигалась поэма, которая передавала печальные мысли автора о неправильно избранном пути. Его герой — потомок Прометея — ощущает в себе титанические силы, но не находит им верного выхода.

С настроениями, близкими сомнениям своего героя, Гауптман вернулся в Берлин. И все чаще стек скульптора он сменял на перо литератора.

Кэте и Лиза приглашены в гости к Гауптману.

Сохранилась пастель, изображающая здание, в котором тогда жил писатель. Двухэтажный дом с мезонином, большой сад вокруг. Высокие круглые окна первого этажа. А вот и несколько ступеней, ведущих в большую комнату. Они запомнились Кольвиц, как и все подробности этого поэтичного вечера, когда она впервые увидела Гауптмана.

Гости расположились за длинным столом, усыпанным розами. Венки из роз украшают их головы. Хорошее легкое настроение.

Гауптман превосходно читает отрывки из «Юлия Цезаря» Шекспира. Среди гостей революционный поэт Арно Хольц и Конрад Шмидт, только что вернувшийся из Лондона.

Он изучал тогда в Берлине политэкономию. Научный интерес привел его в Лондон, где ему удалось познакомиться с Фридрихом Энгельсом. Несколько лет их связывала дружеская переписка.

Ф. Энгельс называл Конрада «Маленьким Шмидтом из Берлина» и заинтересованно относился к его научным трудам.

А пока Конрад рассказывал о своих первых впечатлениях от знакомства с Энгельсом, о глубине его мысли, остроумии и смелости неожиданных суждений.

В открытые окна врываются ароматы цветов и влажных листьев. В бокалах искрится вино. Звучат стихи. Незабываемый вечер. Так вспоминалось о нем: «Мы были молоды, восхищены. Чудесное начало жизни, которая постепенно, но неудержимо раскрывалась передо мной».