Кэте Кольвиц - [24]

Бедная крестьянка вошла в предания о Великой крестьянской войне Германии XVI века. Она ненавидела виновников рабства и звала к свободе. Робких учила мужеству, слабых — силе, сомневающихся — вере в победу.

Этот величественный образ предводительницы восстания заполонял мысли Кольвиц долгие недели. Кольвиц писала: «После того как я сделала маленький лист с летящей женщиной, эта тема заняла меня еще больше, и я надеялась ее как-нибудь так изобразить, чтобы с этим покончить…»

Женщина, увлекающая на подвиг крестьян. Как же найти графическое решение темы, как изобразить эту Черную Анну, чтобы до зрителя сразу доходил ее пламенный призыв?

Это было в дни самого глубокого увлечения Роденом. Одна его скульптура произвела сильнейшее впечатление. Она называется автором по-разному. Одно из названий «Мольба». Обнаженный юноша, стоящий на коленях, с горячей верой обращает руки к небу.

Он просит, умоляет, требует помощи. Все тело его напряглось в этом обращении к силам небесным, каждый мускул кричит о помощи.

Эта скульптура врезалась в память, Кольвиц вспоминала о ней через много лет. В одной из дневниковых записей она выделила Родена из всего современного ей искусства, подняла его на высочайший пьедестал. И назвала только одну из потрясших ее когда-то скульптур — «Мольбу».

Не этот ли юноша, изваянный великим Роденом, натолкнул Кольвиц на гениальное решение ее образа предводительницы восставших? Не эти ли воздетые к небу руки бронзовой фигуры вызвали к жизни полный революционного порыва жест Черной Анны?

Появляется мысль композиции. Женщина стоит чуть ближе к левому краю листа. Своей фигурой, обращенной вперед, узловатыми, стиснутыми в напряжении пальцами рук, всем невероятным напряжением тела она влечет за собой толпу разъяренных ненавистью людей. Один из бегущих крестьян смотрит на Черную Анну глазами, полными веры и беспредельной преданности.

Когда в тиши мастерской Кольвиц провела последний штрих иглой по медной доске и сняла пробный оттиск с офорта «Прорыв», появилось произведение о революционном восстании, какого не знала еще история искусства всех народов.

Это больше не парящая над миром мифическая фигура, призывающая к боям за свободу. Это худая кряжистая крестьянка, в длинном платье из домотканой холстины, некрасивая и убогая, но прекрасная в силе своей убежденности, в зажигающем воздействии на идущих за ней крестьян.

При всей испепеляющей требовательности к своему искусству Кольвиц не могла не ощутить, что ей посчастливилось сделать очень большое. «Прорыв» как бы раскрыл перед художницей всю серию. Он появился первым и задал тон в работе над другими сюжетами из Крестьянской войны.

Семь композиций — итог восьмилетнего труда. Навеяны они событиями минувшего, но живут сегодня и будут действовать до той поры, пока еще где-то на земле сохранится хоть один раб.

Так великое искусство Кольвиц вновь перешагнуло через границы исторической темы. Эта серия была как бы прелюдией грядущих революций XX века.

Образы крепко сколоченные, немногословные, но властно полонящие.

Две силы столкнулись в этих семи офортах. Одна из них повествует о причинах, другая — итог.

Человек, прикованный рабством к плугу. Человек, растоптанный насилием. Человек, уничтоженный убийством. И вспыхивает протест. Мирный крестьянин берется за оружие, он точит косу для мести, он восстает.

Но силы еще не равны. Битва крестьян проиграна.

Как в гигантском фильме, развернулись перед Кольвиц события Великой крестьянской войны. Огромные районы охвачены восстанием. На долгие годы развалины монастырей и замков были немыми свидетелями происходивших на этих землях битв.

Почему иссякло терпение? Жадность хозяев и жестокость лежали тяжелейшим бременем. Жизнь человека не имела цены. Историк рассказывает:

«…один мужичок поймал в ручье, принадлежавшем г-ну фон Эпштейну, несколько раков. Благородный владетель велел его схватить и послал во Франкфурт, прося Совет дать ему палача, чтобы отрубить мужичку голову. Совет вольного города нашел, что «по закону нельзя рубить бедняку голову из-за какого-нибудь рака». Но г-н фон Эпштейн достал себе где-то другого палача и заставил его казнить мужика».

Иванушкой Свистуном прозвали одного человека, который наигрывал на дудке и пел песни о равенстве и свободе. Его видели у храмов в церковные праздники, он пел на свадьбах. А потом заговорил «о новом царстве», где не будет ни князей, ни папы, никаких господ и повинностей, где все будут братья, каждый сам себе будет зарабатывать насущный хлеб, и никто не будет желать иметь больше, чем другие».

Историк Циммерман повествует о трагическом конце этого далекого социалиста XVI века. По приказу епископа Вюрцбургского Иванушку Свистуна схватили ночью и сожгли. Этим на время пресекли волнения среди крестьян. Но вскоре они вспыхнули с новой силой.

Картина огромного народного движения раскрылась перед Кольвиц. И сила этой необузданной стихии, того «здорового вандализма», как назвал его Энгельс, захватила ее, и она в ужасе читала страницы истории, на которых сгустки человеческого горя, варварство расправы. Солдат приговорен к смертной казни за то, что он хотел передать город восставшим крестьянам. Его мать умоляла о пощаде для сына. Никто не внял этим мольбам, и женщина повесилась на образе Спасителя в Ильенском парке. Она ушла из жизни, проклиная бога и мстя ему за жестокость сильных мира сего.