Кесарево свечение - [184]

Она тихонечко завыла, будто пристраиваясь в тон к страдальцу Бульонскому, но на самом деле не слыша ничего вокруг, а только предчувствуя свой конец. Качалась, и выла, и взвизгивала время от времени.

Славка сжался в комок на ковре, руки на затылке. Он давил ладонями на башку, словно пытаясь уменьшиться в размеpax. Потом ладони распались, и он встал во весь рост, длинный, с ввалившимся животом, с тяжелыми от накачанных мускулов руками. Подошел к ней, взял под мышки, протащил обмякшее тело на кровать, лег рядом и нежно обнял ее рукой и ногой. Ну как мы можем разбежаться, ведь это же невообразимо. Что нам делать, Какашка? И заснул.

Проснувшись, он увидел себя в обществе Ольги, Татьяны и Бульонского. Животные похрапывали, блаженно растянувшись на широченном «Спартаке», как супруги называли свое ложе в память о первой встрече. Натальи рядом не было. То ли от ее отсутствия, то ли вообще от мысли о ней в пупке у него зародилась и стала быстро растекаться по телу вчерашняя тоска.

Скосив глаза, он увидел, что все три телефона отчаянно мигают: значит, и внутри корпорации, и за ее пределами, а также и за границей на него по-прежнему неотложный спрос. Прежде, то есть еще вчера, мигающий телефон немедленно вызывал у него желание включиться в энергетику бизнеса, сегодня он подумал, что этот факинг предстоящий день произведет полный поворот в его жизни. Нужно бросить все, уехать в Канаду, жить на склоне холма над канадским «вечным покоем», читать «Заратустру».

Подняв голову с подушки, он сразу увидел Наташку. В легком тренике она стояла вдалеке у окна с видом на рощу, уходящую вниз к Москве-реке, и на блестящие купола возродившихся церквей, из которых одна была, собственно говоря, мечетью. Она стояла в позе Натарайя, то есть приветствуя утреннюю зарю. Заметив, что муж проснулся и смотрит на нее, она опустила из околозатылочных высот свою левую ногу и, по-балетному выворачивая стопы, стала приближаться к «Спартаку».

«Ну?» — спросила она и села в позе лотоса на краю кровати. «Что?» — спросил он, все еще не понимая, кто перед ним: потаскуха, с которой надо «разбежаться», или любимая до перехвата дыхания девушка этих двух сходящихся столетий. «Ну что, здорово побесились вчера, верно?» — запросто, даже с некоторой наивной туповатостью спросила она. Он рассмеялся с облегчением: ну и типчик эта Какашка!

«Побесились, говоришь, неплохо, да? — Она уверенно кивнула. — Оттянулись за милую душу. Прямо как доктор прописал. И поплясали, и заторчали, и под ментовку попали, и без истерики не обошлось! Т. е. по всей программе!»

Он понял, что все его довольно помойные откровения перечеркнуты. Но это было еще не все. Он видел, что она хочет что-то еще сказать, но не решается. Ну вот, решилась. «Знаешь, что нам нужно? Нужен ребенок! Ну что вы вылупились, господин президент? Никогда не рожали детей? Это мне вот еще не приходилось, а ваших-то сколько несчастных крошек рассеяно по планете?»

Пораженный, он на нее смотрел. Эта тема ни разу не возникала во время их бесконечного любовного свидания. И вдруг, возникнув, сразу разогнала вчерашнюю трясину. Он восхищался Наташкой: подняв эту тему, она вся осветилась и снова взыграла, сама как дитя, вернулись ее мягкие, как бы иронические по отношению к самой себе движения. Узел разрублен, «свет в конце тоннеля» вспыхнул, тупик раздвинулся. Еще пять минут назад он думал о том, как разбежаться, и вдруг оказалось, что разбегаться нет никакой необходимости: надо просто ребенка родить! Все сразу изменится, когда появится новый Горелик. Растворятся все эти неизбежные миазмы ревности, возникавшие всякий раз при мысли об ее «одиссее». Начнется новая целесообразная жизнь, вот она — Vita Nuova! Жить в доме с ребенком, что может быть краше?! С Марком Гореликом, с Мариком таким, а там, глядишь, и барышня Горелик появится, Дашенька такая!

Тут же, впрочем, гадские сомненья стали набегать в башку. Да сможет ли она родить после всего, что она наиграла во всей этой долгой несуразице в стиле старого Стаса Ваксино, со всеми его драматизмами, театральщиной, ёрничеством, склонностью совокуплять девочек с комическими стариками? Да и вообще, в физиологическом-то, ну в гинекологическом-то смысле после, должно быть, немалого числа абортов, сможет ли она, любимая моя, родить? Она ведь, конечно, не все мне рассказывает. Иной раз с упорством жужжит в ухо, что она чиста, что теперь, со мной, все прошлое испарилось, что она всякий раз как бы девочкой приближается ко мне, но ведь это только фигура речи — не так ли? Я делаю вид, что и для меня ее прошлое не существует, но вообще-то вот сейчас надо было бы напрямик сказать: пройди сначала обследование, прежде чем строить такие грандиозные планы.

Так думал Славка, но сил у него не было вот так, с ходу, развеять ее и свой собственный восторг. Пусть рожает! Пусть для начала, между прочим, забеременеет. И он сажал ее к себе на колени и целовал, целовал: никогда не устаешь целовать эти уста! Все-таки любовь — это ведь не только жесткое внедрение во внутренние органы, это и мягкое целование губ, это ликование души!