Кесарево свечение - [182]

Народ уже разобрался по своим телевизорам, и только в переходах рок-н-роллили ребята в древнеегипетских одеяниях, олицетворяя рекламу какого-то казино. Около Политехнического мы сели в рыдван 63-го маршрута, доехали до Яузских ворот и спустились в ресторацию «Старые стены». Там сидела в основном братва со своими телками, и все они уставились на нас, как будто мы явились сказать им что-то непосредственное, но мы на них не смотрели, а только ели пирожки и пили чай, после чего направились в сторону «Иллюзиона». И все это время она рассказывала мне то самое главное, что у них случилось и без чего никак нельзя закончить наше повествование.

Тому назад не менее двух лет чета Гореликов на ночь глядя отправилась в прикольную дискотеку «Ожог», что недавно открылась в бывшем здании Института марксизма-ленинизма возле Тверской, прямо за бронзовыми ягодицами боевой лошади основателя Москвы князя Юрия Долгорукого.

«Славка, тебе всего лишь тридцать четыре года, а мне всего-то двадцать семь; мы еще можем здорово побеситься!» — убежденно сказала Наталья.

Его высокопревосходительство не возражал. Напротив, внес любопытное предложение. «Давай скинем по десятке и вообразим, что мне двадцать четыре, а тебе семнадцать, как будто на следующий день после Елагина острова просто поперлись в диско, как будто и не было этих десяти лет со всеми чертовыми приключениями, идет?»

Она взвизгнула от восторга, откусила ему оба уха, три из десяти пальцев, хотела и до основного добраться, однако отложила на опосля, бросилась в гардеробную и выскочила оттуда в соответствующем прикиде: платьишко до лобка, светящиеся браслеты на лодыжках, клипса в носу, на башке ее коронный факел разноцветных волос. Славка натянул на мускулистый торс черную майку, стал искать какие-нибудь джинсы и не нашел. Можете себе представить, во всем огромном доме ни одной пары «блюджинс»! Во всех шкафах одна фирма: хьюгобоссы, гуччиверзоххи, олдбондстриты — ничего подходящего для двадцатичетырехлетнего альтернативщика.

Вдруг обнаружилось нечто вполне великолепное — широченные пижамные штаны с оранжевыми петухами и голубыми попугаями. Словом, парочка получилась — полный вперед! Охране они сказали, что запираются у себя, а когда внизу все стихло, откатили книжный шкаф и через потайную дверь были таковы.

«Ожог» располагался в бывшем марксистском вестибюле. Обстановка была вполне постмодернистская. Огромный Ильич царствовал посредине зала, как на вокзале. Идея вокзала обыгрывалась также при помощи электронного табло, по которому прокатывались то объявление об отходе поездов почему-то в Солт-Лейк-Сити, то какие-то двусмысленные надписи вроде «Строгий учет воспламеняющихся субстанций», то расплывающаяся физиономия любимца тусовки актера Ивана Охлобыстина. В зале также были расставлены ярко раскрашенные куклы в полный человеческий рост: ассенизатор и водовоз Маяковский, дискобол Нина Думбадзе с усатым лицом вождя трудящихся, Лаврентий Берия в костюме маркиза де Сада.

Когда они вошли, танцы еще не начались. Наташка восторженно свистнула: на эстраде в кругу света стоял седой человек с гитарой, бард Алик Мирзоян. Его акустический инструмент то бренчал, как клавесины, то гремел, как джаз. Он пел свой блюз «Фицджеральд»: «…Не зная, что еще случится, кричит в пустые наши лица больная родина моя…» После этих слов его профессорский голос переходил на негритянский скэт.

Певец, увы, недолго занимал сцену. Его сменил оркестр техно-музыки. Публики становилось все больше. Всё уже было в движении. Мелькающие огни высвечивали медленно закручивающуюся машину рук и голов. Дымок и запашок каннабиса уже кружил Наташку. Ей и впрямь казалось, что вернулось семнадцатилетие. Вдвоем со Славкой они включились в общий все нарастающий ритм.

Возле колонны с социалистическими капителями могучий негр в нигерийском бурнусе продавал, а бедным просто совал таблетки амфтамина. «Видишь, как подсаживает?!» — хохотнул Славка. «Возьми у него побольше, не пожалеешь!» — крикнула Наташка. Он протянул нигерийцу сотенную бумажку и получил пузырек.

Через несколько минут, не прекращая механических движений, они оказались в совершенно изменившемся мире. Колотуха музыки приобрела ошеломляюще новый, бесконечно очаровывающий смысл. Они извивались со всей толпой, но им казалось, что это толпа извивается с ними. Один за другим выпрыгивали ниоткуда и уносились никуда миги пронзительного счастья. Вместе с этими мигами и они сами проносились из восхитительного ниоткуда в расхитительно-восхитительное никуда, и каждое их движение было и слиянием, и шагом к слиянию, и шагом к разъединению для нового слияния, словом, бесконечным, как весь этот ритм, сбывающимся ожиданием.

«Технократическая музыка!» — крикнул он ей в ту даль, в которой она плясала лицом к его лицу. «Боже, как смешно! — рассыпалась она колокольчиками. — Мы роботы, Славка! Мы клавиши и чипсы!» Он умирал от хохота и счастья. Он все-таки нашел свою девчонку! Выкупил ее у призрака, почти как в пьесе Стаса Ваксино! Семь лет искал, и вот она вся в нем! Потрогай ее пальцы, возьми хоть один из тех, что кружатся над ее головой. Палец Какашки отвечал всем ожиданиям и превосходил их. Каждая его фаланга превращалась в батарейку счастья. And lasts, and lasts, and lasts…