Келе - [27]

— Научили бы свою вислоухую скотину прилично вести себя! Мне колесом чуть ногу не отдавило.

— Это собачка ваша его напугала, — улыбнулся Берти, как бы извиняясь за Мишку.

— Ну так значит, десять кочанов капусты, — дама перешла к делу, полагая, что разделалась с осликом. — И морковь, всю заберу, что у вас есть. Затем…

Однако Мишка, будучи мстительным по натуре, и не помышлял на этом успокоиться. Сколько ни прыгала вокруг него со злобным тявканьем собачонка, он стоял, не шелохнувшись, но улучив момент, когда она оказалась у его задней ноги, с такой силой лягнул ее, что шавка отлетела на другую сторону улицы, перебив несколько глиняных кувшинов, потому что ее угораздило приземлиться как раз в том месте, где разложил свой товар горшечник Гашпар Пимпок.

Шавка жалобно заскулила, а Гашпар Пимпок, не проронив ни слова, собрал черепки от разбитых кувшинов, сложил их возле товара Берти, показав на пальцах, что ему причитается за причиненный убыток двенадцать форинтов и сорок филлеров. А все, что он думает по этому поводу, Пимпок оставил при себе, поскольку он от рождения был немой, точнее глухонемой.

Толстуха с причитаниями подхватила скулящую собачонку, прижала к себе и даже чмокнула в нос на глазах у всего честного народа, приговаривая:

— Не надо мне вашего товара, ищите себе других покупателей! Тутюшка, маленькая моя, не плачь, деточка…

придем домой, угощу тебя вкусненьким, дам тебе печеночки, ножку куриную… не плачь. А вам чтоб вовек не сбыть вашу капусту, и жарить вам ее — не пережарить!

— Ее не жарят, а тушат, чтоб вы знали, — буркнул сквозь зубы Берти, поняв, что выгодная сделка теперь уже наверняка не состоится, и взялся за кнут…

Окружающие громко потешались над этой сценой, что было для Берти как ножом по сердцу, а чуть позже, когда подошел полицейский и поинтересовался, тот ли это осел, который чуть что пускает в ход копыта и того гляди «весь народ на базаре передавит», женщина, неподалеку от Берти тоже торговавшая зеленью, тут же с готовностью подтвердила, что он, мол, тот самый!

— Что же вы за ним не присматриваете? — строго обратился к Берти полицейский. — Уж если держите такую скотину необузданную, приглядывайте за ней как следует. И если еще хоть раз этот осел устроит какую-нибудь заварушку, я запрещу появляться с ним на рынке.

— Ну что ж, это будет как нельзя кстати! — Берти дал выход обуревающим его чувствам. — Хоть по крайней мере смогу тогда заявить в полицию, что по рынку собаки без намордников разгуливают. Этого вы, конечно, не замечаете, зато даже то видите, при чем и не присутствовали.

— На что вы намекаете? — полицейский окончательно был сбит с толку.

— Как вы могли видеть, что тут произошло? — Не уступал своего натиска Берти. — Вас-то ведь здесь не было! Является сюда эта мразь нечистая, кусает моего осла, и у него же еще, видите ли, нрав необузданный! Лягнул шавку — значит, заслужила. Что же он ее целовать должен, что ли? Я бы на его месте тоже лягнул как следует.

— Еще не хватало, приятель, вам начать лягаться! А вот намордник собачке был бы без надобности, поскольку хозяйка держала ее на руках.

— На руках? Что она, грудной младенец, что ли? — презрительно махнул рукой Берти и повернулся к очередному покупателю. — Прошу вас, извольте выбирать. Товар отменный, и цена сходная…

Мишка стоял перед тележкой с таким тоскливым и покорным видом, что полицейский молча повернулся и ушел, с досадой поминая толстуху, которая совсем иначе обрисовала ему ход событий.

И у кого бы после этого повернулся язык укорять Мишку, который пропускал мимо ушей тяжкие вздохи Берти! Мишка отклонял всяческие попытки хозяина к примирению, а Берти мучили угрызения совести.

— Эх, Мишка, Мишка… Думаешь, я не знаю, что ты был прав? Но ведь я не мог поступить по-другому…

Берти, несмотря на неприятное происшествие, в конце концов удалось распродать весь товар, так что он умолчал о случившемся, ничего Яношу Смородине не рассказал. Зато Мишке он вынес в сарай большущий ломоть хлеба с солью, но Мишка принял дар нехотя, как бы говоря:

— Ну, ладно, так уж и быть…

А на следующий день Берти выхлопотал ослику передышку, и на базар отправился Копытко.

— Ледяной коркой ему все ноги искололо, — объяснил Берти Смородине, — пусть денек-другой дома побудет, пока не поправится.

Стояло промозглое, туманное утро, предвещавшее скорый приход зимы. Коня запрягли, и Мишка, довольно потягиваясь, вышел к моменту отъезда, он знал, что Копытко будет этим особенно уязвлен. И действительно: глаза у коня потемнели от злости, но он сделал вид, будто и не видит ослика.

— На мосту будь осторожен, у настила одна доска отскочила, поэтому топот очень уж гулко раздается. Но ты не пугайся! — Мишка, не скрывая злорадства, повел ушами, а Копытко в ответ раздраженно дернул головой.

— Я в твоих советах пока не нуждаюсь. — И конь с несвойственным ему надменным видом прогарцевал со двора.

Вахур восхищенно посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на Мишку.

— Ничего не скажешь, красиво бежит наш Копытко.

Глаза Мишки блеснули лукавством.

— Нашла где красоту углядеть! Запомни, Вахур: бег — это тяжелая работа, и ничего красивого тут быть не может. Спокойная, легкая трусца — это еще куда ни шло, а лежать и отдыхать — вот самое прекрасное дело на свете.