Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология - [95]
Обращает на себя внимание сдержанный тон письма, в котором покаяние звучит умеренно и отсутствуют какие-либо оправдания, зато чувствуется уверенность в получении прощения. Однако представляется, что скорого ответа Воин не получил. Известно, что в июле 1662 г. он опять был в Гданьске и нуждался в деньгах. Воин занял три тысячи злотых у королевского «генерального прикащика» Андрея фон Горна, с тем что долг оплатит в Пскове его мать, Пелагея Васильевна, к которой он об этом писал в Псков572. Таким образом, с 1661 г. Воин уже переписывался с родителями.
В 1663 г., в марте, он появился у своего родственника, русского посланника в Копенгагене Богдана Нащокина. Богдан Нащокин сообщил царю о том, что Воин едет в Москву, и «ныне он, Воин, из Капнагава (Копенгагена. — О. К.) поехал со мной, холопом твоим, в Галанскую землю, а как даст Бог, я, холоп твой, к тебе, великому государю… поеду и Воин будет со мной, холопом твоим»573. Только в августе 1665 г. Алексей Михайлович написал Воину о прощении и разрешении вернуться.
Мне представляется, что до получения официального прощения Воин уже каким-то образом знал, что будет прощен: не таился, жил открыто и имел контакты с отцом и матерью. Возможно, он осуществлял какую-то посольскую службу при Богдане Нащокине. Не случайно царь Алексей Михайлович заканчивает свое ответное послание Воину тем, что сообщает ему «канал» для переписки через тайных агентов и на просьбу Воина о службе пишет: «.. и тебе бы неослабно всячески промысл иметь и почасту писать»574.
Надо сказать, что вопрос о пребывании Воина за границей освещается источниками весьма скудно и многое в его истории остается смутным и неясным. Мы не будем подробно останавливаться на жизни Воина в России по возвращении, так как наша тема — не его биография, а его побег. Но все же несколько слов сказать необходимо.
В 1665 г. Воин возвращается в Россию и живет в деревне с матерью и женой. Вернулся Воин человеком многоопытным и образованным, однако применения его знаниям не нашлось. Путешественник из Курляндии Якоб Рейтенфельс, побывавший в Москве в 70-е гг. XVII в. и, вероятно, видевший здесь Воина или слышавший о нем, писал: «Нащокин, младший, прославившийся сын великого отца, много лет путешествовал и обозрел почти всю Европу, превосходно владеет, один из всей русской знати, не только латинским, но и французским575 и немецким языками, хотя эта ученость послужила ему не ступенью к почетному возвышению, а скорее препятствием»576 (в подлиннике praecipitium — «низложение», «смещение»).
Через год по возвращении Воина ссылают в Кирилло-Белозерский монастырь, причина этого неизвестна. Там он остается недолго, и в 1667 г. он опять прощен, получает чин стольника, и отец пытается пристроить его к посольской службе. Но эта служба не осуществляется: Воин долго остается не у дел577. Потом становится воеводой в Ярославле, а в 1676 г. получает воеводское назначение в Галич578. Его отец, уйдя от государевой службы, в 1672 г. постригся в Крыпецком монастыре под Псковом. В 1680 г. он умирает, сын переживет его лишь на год 579.
Итак, мы рассмотрели событийную сторону истории побега и возвращения Воина, которую удалось несколько обогатить привлечением новых материалов. Однако это была предыстория. Главный интерес представляет для нас реакция современников на побег Воина. Как мотивировался ими побег Воина, как оценивался в легитимном и моральном аспектах, какую вызвал ответную реакцию близких и посторонних? Попробуем ответить на поставленные вопросы. Для этого нам придется вернуться назад, к моменту, когда весть о побеге достигла Москвы. Она вызвала переписку между царем Алексеем Михайловичем и Афанасием Лаврентьевичем, которая и явится для нас основным источником. История этой переписки такова. Узнав о побеге Воина и впав в гнев, царь хотел срочно отозвать Ордина-Нащокина с русско-шведских переговоров. Таким же было и побуждение Нащокина, который просил его с посольства «переменить», так как измену сына «причитают и к нему» — он обесчещен, и тщетны будут теперь труды его, отечество и сын для него навсегда потеряны. Получив такое послание, царь срочно отправил к Афанасию Лаврентьевичу нарочного, подьячего Приказа тайных дел Юрия Никифорова, с наказом его «разговаривать от печали», «утешать всячески и великого государя милостию обнадеживать»580 и передать многие царские речи устно,
