Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология - [67]
Вполне естественно, что из поля зрения К. Гинзбурга выпадает первый тип — яги-дарительницы, помощницы. Его исследование нацелено на выявление корней будущего стереотипа ведьмы — сугубо отрицательного образа, преобладавшего в период расцвета репрессий. Этим обусловливается та «последовательность фактов», которую рассматривает Гинзбург в подтверждение своих идей. Он начинает анализ с процессов против прокаженных и евреев во Франции XIV в., видя в них начало складывания образа «злой», «агрессивной» ведьмы: «Из нашей реконструкции событий вырисовывается следующая последовательность: прокаженные/евреи — евреи/ведьмы — ведьмы. Возникновение образа колдовской секты, накладывающегося на образы отдельных чародеев и ведьм, но не вытесняющего их, следует рассматривать как главу в истории сегрегации и изгнания маргинальных групп… Это была идея, которую ожидала большая будущность»365. Не ставя под сомнение приведенную выше схему (по крайней мере, ее первую часть), задумаемся над вопросом: насколько соответствуют ей единичные ведовские процессы, имевшие место в Северной Франции в XIV (и даже в XV) в.?
Как представляется, не менее (а может быть, и более) характерным для этого периода и региона был иной образ ведьмы — образ доброй яги-дарительницы, описанный В. Я. Проппом наряду с двумя агрессивными типами: «Даритель — определенная категория сказочного канона. Классическая форма дарителя — яга… Типичная яга названа просто старушкой, бабушкой-задворенкой и т.д.»366 Основная функция яги-дарительницы всегда положительная: она заключается в помощи герою или героине, в предоставлении им некоего «волшебного средства» для выполнения задачи.
С этой точки зрения Марго де ла Барр может быть названа нами скорее «доброй» ведьмой. На протяжении всего процесса она не устает повторять, что главным побудительным мотивом ее действий всегда была помощь другим людям, в том числе и Марион. Еще на первом допросе Марго рассказывает о своем умении врачевать. В частности, к ней обращались за помощью друзья известной нам Аньес, жены Анселина. Эта молодая женщина страдала от «ужасной болезни головы», при которой «мозг давил на глаза, нос и рот»367. Марго, «вспомнив слова и добрые наставления своей умершей матушки, которые та давала ей в юности, сказала тем, кто пришел ее просить и умолять, что во имя Господа вылечит ее»368. По словам Марго, несчастная действительно поправилась. Успехом завершилось и лечение самого Анселина, страдавшего от лихорадки и просившего, «чтобы она помогла ему советом и лекарством»3 69. Описывая ужасное душевное состояние Марион, вызванное известием о помолвке ее бывшего любовника, Марго также настаивала на своем стремлении сделать подруге добро: «Желая откликнуться на просьбу и мольбы этой Марион и избавить ее от бед, переживаний, забот и гнева, от которых та страдала, сделала два венка из цветов пастушьей сумки и травы terreste»370. В том же ключе может быть рассмотрена и ее попытка спасти Марион от правосудия, выдав ее за сумасшедшую.
Окружающие также не воспринимали Марго как «злую» ведьму. В их глазах она была пожилой женщиной, вдовой, имеющей взрослую дочь, часто нуждающейся в деньгах и потому не способной заплатить за оказанные услуги371. Свидетели, вызванные в суд подтвердить алиби Марго на момент совершения преступления, ни словом не упомянули о колдовстве. Однако для судей репутация Марго как опытной знахарки имела решающее значение. Ее судьба была предопределена уже на первом заседании, «учитывая общественное положение и поведение этой [обвиняемой], которая ведет распутный образ жизни, ее признание, подозрительные травы и кусочки материи, найденные в ее доме, то, что такая особа не может уметь врачевать, если не знает, как околдовать человека…»У12.
Столь жесткая формулировка на самом деле легко объяснима. Следствие по делу Марго де ла Барр пришлось на тот период (между концом XIII в. и началом XV в.), когда во Франции и особенно в Париже развернулась борьба ученых-медиков с разнообразными знахарками. Способности этих последних к врачеванию отрицались по двум основным причинам. Прежде всего, их знания считались «ненаучными». Они передавались только устно, от матери к дочери, вне всякой письменной традиции, столь любезной с некоторых пор ученым мужам. Эти знания не являлись теоретическими, а опирались лишь на практику, на опыт той или иной «sage femme». В связи с этим, по мнению университетских медиков, действия знахарок носили случайный характер, поскольку истинные причины заболевания оставались им неизвестны. Впрочем, за ними все же признавались способности в лечении «женских» болезней, а также в сборе полезных трав и их применении.
Деревенская знахарка обладала в глазах представителей «ученой» культуры еще одной важной отрицательной чертой, сформулированной в теологических трудах. Из доверчивой верующей, верующей истово и свято, доходящей до экстаза и легко испытывающей видения, она постепенно превращалась в особу, более склонную к аффекту, нежели к «эрудиции» священников-мужчин. Пожилые женщины, обладавшие некими «умениями», стали считаться предрасположенными к прямому контакту с «чудесным»
