Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология - [65]

Регистры Парижского парламента за более поздний период (1565–1640), изученные А. Зоманом, рисуют примерно ту же картину. Только 9 % всех женщин, обвиненных в колдовстве, были незамужними. Зато на долю замужних приходится 53 %, а еще 38 % — на вдов350.

Известен, однако, еще один процесс над женщиной, которая одновременно обвинялась в колдовстве и проституции. Сам образ жизни героини, повлекший, по мнению судебных чиновников, такое обвинение, странным образом повторяет историю Марион ла Друатюрьер. Это дело — процесс над Жанной д ’ Арк. Предварительный перечень статей обвинения, составленный прокурором трибунала Жаном д’ Эстиве, содержал две статьи (VIII и IX), впоследствии удаленные, но представляющие для нас сугубый интерес. В них Жанна обвинялась в том, что «в возрасте 20 лет она отправилась без разрешения родителей в город Нефшато, где нанялась на службу к содержательнице постоялого двора. Подружившись там с женщинами дурного поведения и солдатами, она научилась верховой езде и владению оружием… Находясь на службе, названная Жанна привлекла к церковному суду города Туля некоего юношу, обещавшего на ней жениться… Этот юноша, проведав, с какими женщинами зналась Жанна, отказался от брака с ней. и Жанна в досаде оставила упомянутую службу»351.

Судя по данному описанию, моральный облик и поведение Жанны д’ Арк и Марион ла Друатюрьер вполне совпадают. И это совпадение, на мой взгляд, не может быть простой случайностью. Однако образ ведьмы-проститутки не получает в дальнейшем особого развития. Если в позднейших ведовских процессах женщин и обвиняют в каких-то иных преступлениях, то чаще всего (если рассматривать сексуальную сферу) это адюльтер, инцест и детоубийство, спровоцированные колдовством. Что касается проституции, то в XVI–XVII вв. слова типа «Ах ты, проститутка, ведьма, развратница!» становятся расхожим ругательством и могут быть адресованы любой женщинеЗ‘52.

Следует предположить, что корни этого объединения двух обвинений, двух составов преступления в одном деле нужно искать не в особенностях развития ведовских процессов, а в особенностях восприятия проституции в средневековом обществе.

Жак Россио, занимавшийся этой проблемой, отмечает в своей обобщающей монографии, что конец XIV в. ознаменовался во Франции одним примечательным событием — повсеместным созданием публичных домов. До того времени проститутки (деревенские и городские, «банные» и «секретные», местные и бродячие) находились под властью многочисленных rois des ribauds. имевшихся в любом крупном городе, или своих собственных сутенеров. Такое «вольное» их положение не устраивало представителей власти, и с конца XIII в. почти каждый год очередной ордонанс настаивал на выдворении «femmes de mauvaise vie» из королевства353. Однако исчезновение rois des ribauds к концу XIV — началу XV в. (позднее всего это произошло именно в Париже — в 1449 г.) привело к тому, что проститутки постепенно из изгоев общества превратились в его прослойку. Их общественное положение становилось раз и навсегда определенным в социальной иерархии, и создание публичных домов этому немало способствовало. Периодом наибольшего благоприятствования для французских проституток Ж. Россио называет 1440–1470 гг.354

Та же тенденция — от полного неприятия к снисходительному отношению — прослеживается и в трудах отцов церкви. В пенитенциалиях, а затем в «Manuels de confession» проституция поначалу рассматривается как одно из проявлений греховности человека. Однако в XII–XIII вв. при оценке любой трудовой деятельности начинает учитываться такой мотив, как польза для общества (а также мотив затраченных на эту деятельность сил). В связи с чем извиняется и ремесло проститутки, а Томас Чобэмский в конце XIII в. даже создает некий идеальный моральный облик женщины легкого поведения355.

Одновременно с процессом «облагораживания» проституции начался и другой процесс — постепенного складывания образа «злой» ведьмы, несущей людям одни лишь неприятности (о чем речь пойдет ниже). Однако его развитие шло как бы в обратном направлении: из члена местного сообщества ведьма превращалась в презираемое и ненавистное существо. Конец XIV — начало XV в., таким образом, представляется неким пограничным моментом. На очень небольшое время два преступления — колдовство и проституция — могут почти на равных присутствовать в обвинении. Дело Марион ла Друатюрьер (как и процесс Жанны д’ Арк) отражает именно эту особенность восприятия проституции и колдовства, хотя уже в нем мы можем почувствовать мимолетность их судебноправового равенства. Марион после долгих раздумий и консультаций судьи признают ведьмой и приговаривают к смерти, и ее, возможно, распутный образ жизни отходит на второй план (RCh. I, 363).

Добрая Марго

Образ Марион ла Друатюрьер выстроен у Алома Кашмаре скорее согласно уже христианской традиции. Темы безумия, любви и брака, проституции в том виде, в котором они представлены в данном казусе, — позднейшие наслоения, возникшие под сильным влиянием христианских догм. Однако судьи (и сам автор «Регистра Шатле») до последнего момента не могут назвать Марион ведьмой. Иное дело — Марго де ла Барр. В образе верной подруги и помощницы Марион, на мой взгляд, преобладают все еще живущие дохристианские представления, имеющие фольклорные, мифологические корни. Она, с точки зрения судей, и есть настоящая колдунья.