Казус бессмертия - [20]

Обед состоял из миски холодного вермишелевого супа, воняющего комбижиром, в котором одиноко плавала небольшая почерневшая картофелина, и жестяной тарелки с пластом слипшихся макарон, украшенных ломтиком соленой селедки. В кружке был тот же напиток, что и в первый раз. К этому прилагались два куска черного несвежего хлеба. Шенгеле подумалось, что в бытность свою нищим, он и то лучше питался. Но голод – это голод.

Он решил приступить к трапезе и стал искать, где бы сесть. Сложность ситуации заключалась в том, что отсутствовал табурет и, усевшись на нары, Йозеф едва доставал кончиками пальцев краешек намертво привинченного к стене стола. Он попытался, согнув туловище, есть стоя, но вскоре понял, что это совсем неудобно, главным образом потому, что из ложки разливается суп. Наконец, он сообразил взять миску в руки и усесться с ней на нары. В результате удалось поесть с относительным комфортом.

Во время еды Шенгеле размышлял о том, что непонятно, зачем существует стол, если нет стула? Для чего? Чтобы служить полкой для сложенной одежды? Он пришел к выводу, что ему понадобилось слишком много времени потратить на то, чтобы догадаться, как правильно в этой ситуации поступить. Какой-нибудь русский, наверняка, сразу бы сообразил, что делать… Шенгеле выругался про себя: «Русские свиньи!». На ум тут же пришла аналогия. Свинья всегда найдет способ устроиться с наибольшим для себя удобством. Причем, ей будет все равно, грязно вокруг или нет. Вспомнились слова Бисмарка о непобедимости России. Само собой напрашивалось заключение, вытекающее из утверждений канцлера. Если русские являются нацией, имеющей существенно заниженные потребности для обеспечения жизнедеятельности, то нация эта – свинская…

Йозеф съел все, что было предложено, после чего постучал в дверь и просунул в окошко грязную посуду, включая кружку. Оконце захлопнулось, и он, периодически отрыгивая продукты желудочного брожения, улегся на нары. Теперь к запаху веника примешивался явственный запах селедки. Вдруг, в животе неприлично забурчало. Шенгеле прислушался к звукам и внимательно посмотрел в сторону унитаза, притаившегося в углу камеры. Его огромный бак напоминал грозную голову дракона, напрягшего узкую шею, и замершего перед смертоносным прыжком. Как бы Йозефу не хотелось никогда не пользоваться этим отхожим местом, но жизнь диктовала свои условия.

После продолжительного ерзанья, вызванного тщательным прицеливанием, после неоднократного оглядывания и всяческих манипуляций, произведенных всеми частями тела, ему удалось сходить в туалет. Операция эта была проведена с похвальной точностью, и слив прошел успешно, отчего Шенгеле испытал значительное удовлетворение. Было бы, конечно, еще лучше, если б за дверью (из коридора) не раздавались звуки сатанинского хохота. Кто-то веселился там от души, по-видимому, наблюдая в глазок за действиями Йозефа.

Наконец, смех затих и Шенгеле улегся на нары. Он попытался заснуть, но этого сделать не получилось. В коридоре раздались звуки приближавшихся шагов.

Шел не один человек. Йозеф сел, сложил руки на колени и обратил взор на дверь. Шаги замерли у входа в камеру и там забубнили голоса. Через минуту лязгнул отпираемый замок, дверь распахнулась, и в камеру вошли трое в штатском. Двое – высокие молодые люди – заняли место у входа и закрыли дверь. Третий – дородный человек в возрасте, с холеным властным лицом – медленно подошел к столу, оперся на него начальственным задом, сложил на груди руки, и молча принялся рассматривать Шенгеле.

Холодные серые глаза его тяжело глядели на Йозефа. Губы были сжаты. Человек хорошо владел собой, но за личиной невозмутимости угадывалось волнение, которое выдавали ноздри носа, непроизвольно сокращавшиеся и трепетавшие от каких-то неведомых мыслей. Шенгеле спокойно смотрел перед собой и ждал окончания затянувшейся паузы.

Наконец, человек начал говорить. Речь его, произносимая на неплохом немецком языке, звучала медленно и тягуче. Неторопливо выговаривая слова, он неотрывно смотрел в лицо Йозефу:

– Вот я тебя и увидел. Не ожидал этого. Но ты здесь. Хорошо выглядишь. Семьдесят лет тебе не дашь. Здоровье ты себе сделал. Еще бы не сделать. С таким количеством подопытного материала… Вот только зачем оно тебе? Все равно – тебе не жить. Очень скоро тебя убьют. Жаль, что это сделаю не я. Очень хочется! Жутко хочется! С детства…

В сорок третьем году мне было семь лет. Отец мой был ранен на фронте, и после лечения в госпитале получил трехнедельный отпуск для поправки здоровья. Он приехал домой. Как я был счастлив! Но эти три недели нашего с мамой счастья закончились, и он опять отправился на фронт. Через три месяца он пропал без вести. Мы надеялись. Мы долго надеялись. Пока, уже после войны, не узнали, что он попал в плен, и был уничтожен в лагере смерти под названием «Рахен». Могилы, естественно не осталось. Хотя ею можно считать всю германскую землю, удобренную пеплом миллионов сожженных людей. И его пепел где-то там… В какой-то части образцовых немецких фермерских угодий, дающих обильные урожаи. Страшная вещь война…