Казнить нельзя помиловать - [50]

Карамазов невольно перевел дух и почему-то вновь подумал, что эту бумагу сочинила Полина Дрель, тем более подпись ее стояла первой.

- Ну, что скажешь?

Савельев пожал плечами.

- Ага, ты, вероятно, про себя сейчас усмехаешься? Дескать, на дурочку следователь берет, запугивает... Так, да? Ладно, еще вот это послушай. Это посерьезнее...

Родион Федорович совсем другим, каким-то хрипловатым, страшным для Савельева голосом медленно и веско прочитал:

"В Президиум Верховного Совета СССР от студентов Барановского государственного педагогического института. В нашей области за последнее время участились дикие, не укладывающиеся в человеческом сознании преступления. И вот совсем недавно на берегу реки среди бела дня была истерзана и убита несовершеннолетними преступниками Юлия Куприкова, студентка нашего института. Трупы Куприковой и Фирсова, который был с ней, обнаружили на восьмой день, и все это время убийцы катались на похищенной машине Фирсова, развлекались похищенным магнитофоном, весело отдыхали. Примите в связи с этим случаем в отношении этих зверей (людьми их назвать нельзя) закон о возможности применения высшей меры наказания. Пробил час показать всему народу нашему, что несовершеннолетние в отдельных случаях могут быть приговорены к расстрелу..."

- Далее, - сказал тихо, как-то задумчиво Карамазов, - идут подписи. Видишь, сколько их? Почти триста пятьдесят. А вот еще подобное письмо от жителей улицы Набережной, соседей Куприковых. Видишь? И здесь около пятидесяти подписей. Прочитают в Москве, подумают, да и решат: уважить просьбу стольких людей... А?

Савельев, судя по всему, окончательно отупел под этим нажимом, потерял способность соображать и решил отмолчаться. Следователь видел, что разговор их сейчас зайдет в тупик, и этот гаденыш, промолчав еще минуты две, утвердится в своем молчании, окопается и потом его до-о-олго из раковины не выколупаешь.

И тут как-то сразу, вспышкой вспомнился омерзительный пляжный сон, жуткая заголенность Марины... И моментально, как кадр в кино, мелькнуло в памяти разлагающееся тело Юли Куприковой... Карамазов испугался, что сейчас сорвется, но было поздно...

Он как бы со стороны сам за собою наблюдал и видел, как он медленно, зловеще медленно поднимается, тяжело упершись кулаками в столешницу, как наполняется кровью, темнеет его лицо, как пугающе стремительно он бросается к застывшему Савельеву и хватает его скрюченными от напряжения пальцами за плечо - точно так же, как того долговязого Феликса.

Максим Савельев даже вскочить не смог, даже крик у него не получился. Он только распахнул слюнявый рот и высунул от боли толстый, похожий на обрубок щупальца, шевелящийся язык. Глаза его подкатились...

Родион Федорович пересилил себя, чуть опомнился и громадным напряжением воли разжал свой железный зажим, но руку на плече оставил. Дождавшись, когда зрачки Савельева вернулись на орбиту и рот закрылся, он погрузил свои темные взбешенные глаза в туманный заслезившийся взгляд парня и, четко артикулируя, словно глухонемому, спросил:

- К-т-о? К-т-о  т-р-е-т-и-й?

Савельев,  с  ужасом глядя на него,  послушно выдохнул:

- Ивановский...

- Кто?! - старший лейтенант Карамазов не поверил собственным ушам...

11. Запятая

Три дня Родион Федорович не находил себе места.

Дело в том, что Лёва Ивановский, оказывается, укатил к родственникам в Одессу - отдохнуть, видите ли, перед армией. За ним снарядили нарочного, а Карамазов в ожидании встречи с Ивановским-младшим нервничал, боялся, что как-то, где-то, чего-то сорвется. "С них станется!" - не очень-то определенно тревожился следователь.

Но, разумеется, нервы нервами, а каждодневных забот наплывало столько, что обедать так и приходилось по-студенчески, урывками. Карамазов вновь и вновь допрашивал Савельева и Кушнарёва, вызывал официально к себе и супругов Ивановских, ходил по школам, где учились сорванцы ребята, заглянул на завод и убедился, что там действительно можно даже миномет склепать и за проходную вынести. Побывал Карамазов и в Доме пионеров, имел удовольствие выслушать лепетания директрисы и бормотания руководителя стрелкового кружка - ну никак у них дети не могут воровать патроны... Дело № 3683 расплодилось уже до пяти томов - протоколы допросов и обысков, постановления о производстве выемки и расписки, постановления о назначении дактилоскопической экспертизы и графические схемы, фототаблицы и письма, ходатайства и характеристики, справки и копии документов...

Оставалось заполнить последние страницы дела.

Наконец, 18 августа, утром Ивановский Лев Павлович, 1970 года рождения, член ВЛКСМ и ранее не судимый, сидел на жестком стуле против старшего лейтенанта Карамазова и настороженно, но без особой боязни смотрел на него. Родион Федорович, в свою очередь, прежде чем начать допрос, цепко изучал внешние данные противника. Одет, разумеется, в джинсовый вареный костюм: такие, Карамазов знал, стоят в кооперативах под три-четыре сотни. Жесткие, крашеные в черно-рыже-пегий цвет волосы торчат иглами, толстый, совсем не аристократический нос и пухлые африканские губы делали бы лицо парня добродушным, если бы не самоуверенный, с наглецой взгляд и постоянная презрительная усмешка кривящегося рта. Этим он сходился с Максом Савельевым, словно брат-близнец. В теле Лёва Ивановский имел уже лишнюю полноту и обещал со временем непременно вспухнуть до габаритов папаши. Если, конечно, доживет до солидных лет.