Казнь королевы Анны - [69]

– Да, но мне сообщили, что Марк и Норрис обвиняют меня, а я виновата лишь в том, что обращалась с ними свободнее, чем с другими; я в этом и созналась, когда меня допрашивали…

– Как вы могли позволить себе такую опрометчивость? – перебил ее Перси. – Вы должны были знать, что признание подсудимого равносильно улике! Анна! Бедная Анна! Я, значит, опоздал, хотя, Бог мне свидетель, я бы отдал охотно все, что имею, лишь бы прибыть к вам раньше.

– Какая-то вовсе не знакомая мне особа, кажется, леди Уингфилд, обвинила меня за минуту до смерти, – продолжала задумчиво и мрачно королева. – Жена моего брата приписывает мне небывалые чувства… все меня унижают… все меня ненавидят; хотя войска, расставленные для охраны Тауэра, сдерживают народ, но даже сквозь стены ко мне долетают угрозы и проклятия. Не прошло между тем еще и недели после пышного празднества, на котором тот же народ приветствовал меня восторженными криками. О, Перси! Благородный, великодушный Перси! Будь я вашей женой, мне бы, разумеется, не пришлось бы умереть от руки палача!

– Не станем говорить об этом, Анна! – сказал Нортумберленд голосом, прерывавшимся от сильного волнения. – Я осушил до дна чашу этих убийственных бесплодных сожалений. Для вас остались тайной все надежды, которые я возложил когда-то на вашу молодую, прелестную головку… Вы не знали, конечно, что вся душа моя принадлежала вам и что в ней с той поры не осталось уже места ни для другого образа, ни для другой любви! Один Бог знает все, что я перечувствовал и перестрадал!

– И я не оценила такой великой преданности, или, что еще хуже, я променяла ее на пустой обман, что и привело меня к бесславию и гибели! – сказала королева с горьким и жгучим раскаянием. – Но я хочу сказать вам в утешение, Перси, что перед смертью я стала иначе смотреть на людей и на жизнь! – продолжала она, пересилив волнение, овладевшее ею. – Может быть – почем знать? – если бы я услышала все, что вы мне сказали, до несчастья, которое обрушилось на мою голову, то я бы не придала вашим словам ни малейшего значения… Я, может быть, ответила бы черной неблагодарностью на ваш добрый привет. Но теперь мое сердце открыто для раскаяния и для человеческих чувств… Кровь благородных мучеников, Рочестера и Мора, вопиет о возмездии!.. Я должна умереть! Но я умру без ропота и без позорной слабости; я буду повторять себе до последней минуты, что если Генри Перси простил меня за прошлое, то и Господь отпустит мне мои прегрешения.

Лицо Нортумберленда исказилось от непосильной муки.

– Анна! Моя возлюбленная, моя прежняя Анна! Зачем упоминать о вечном расставании? – прошептал он, пытаясь сдержать непокорные слезы и осыпая нежными, жаркими поцелуями ее бледные руки.

– Нет! – сказала спокойно и твердо королева. – Я должна умереть!.. Но молись за меня, друг моей беззаботной, благословенной молодости! – продолжала она, подавая ему старинное распятие. – Взгляни на этот крест! На нем отмечен торжественный день моего причащения; один он был свидетелем моих слез и страданий! Ты должен сохранить его на память обо мне и отметить на нем день и час моей казни!

Глава XXIX Генрих VIII

– Ну, так что же, прочти и избавь меня поскорее от этой дребедени! – сказал Генрих VIII.

Он был уже в постели; пуховая перина охватывала нежно его грузное тело, и король, очевидно, чувствовал себя умиротворенно, лежа под белой простыней и темно-фиолетовым атласным одеялом, вышитым серебром.

Граф Эссекский стоял около его кровати и держал кипу писем и деловых бумаг.

– И ты думаешь, что печаль ее будет непродолжительной? – спросил король.

– Без всякого сомнения! – отвечал лорд Кромвель. – Мы не могли предвидеть, что она будет их сопровождать.

– Так на нее сильно подействовали вопли Анны Болейн?

– Ни больше ни меньше, чем на другую женщину: все они слабонервны. Но я вполне уверен, что несколько прогулок вернут спокойствие леди Сеймур.

– Мне крайне неприятно, что ей пришлось присутствовать при этой гнусной сцене! – сказал с сердцем король. – И как могло случиться, что из числа всех фрейлин одна только она очутилась на барке?

– Я этого не знаю, – отвечал граф Эссекский. – Вспомните, что меня не было в это время в Гринвиче и я не мог ни предвидеть, ни поправить случившееся.

– Все это тем не менее весьма досадно! – сказал Генрих VIII. – Сеймур может подумать, что у меня дурной и капризный характер; ей бы вовсе не следовало быть при этом скандале!

– Да, но она была! Теперь уже поздно предаваться отчаянию, – возразил лорд Кромвель с заметными нетерпением.

Ему страшно наскучили стенания короля, а вдобавок и Джейн Сеймур со дня сцены ареста не давала ему ни минуты покоя; она приставала к нему с просьбой ходатайствовать перед королем о ее увольнении.

– Я вижу, что Сеймур совсем меня не любит, – проговорил король после короткой паузы.

– Этого не может быть! – возразил граф Эссекский.

– Ты говоришь искренне?

– Без всякого сомнения! Вы увидите сами, что, как только вы сделаетесь человеком свободным, она, не задумываясь, изъявит согласие быть вашей женой.

– Ты в этом убежден?

– Да, так же твердо, как в том, что стою перед вами.