Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма - [18]

Проехала окрашенная в зеленый и белый цвета машина с надписью на борту «Полиция». Она на большой скорости направлялась в Берлин, как бы удирая от какой-то невидимой угрозы. Вдоль дороги через каждые несколько миль из кювета поднимались небольшие деревянные кресты, установленные в память о погибших в лобовых столкновениях из-за большого наплыва международного транспорта на запущенных дорогах. Желтые пластиковые тюльпаны и небольшие венки из цветов у оснований этих крестов заставляли меня вздрагивать каждый раз, когда я слышал шум приближающегося навстречу грузовика. Некоторые из этих мчащихся чудовищ принадлежали транспортной компании «Совтрансавто», о чем свидетельствовали московские номера телексов на их бортах. Они обычно ездили парами и захватывали всю ширину узкой дороги, как будто она была их собственностью.

Мне и без карты было ясно, что я действительно въехал в чужую страну. Эта страна была далеко не той Германией, где раньше мыли фасады домов. По мере удаления от Запада дорога становилась все более непредсказуемой. Впереди была Польша, родина моих предков. А дальше не было ничего, кроме бесконечной матушки-России…

Впереди показался поворот и на встречной полосе – колонна автомобилей. Это была медленно двигающаяся процессия, около дюжины машин с широкими кузовами. Подъехав поближе, я увидел, что колонна состояла из старых темно-зеленых грузовиков, на полотняных чехлах которых меловой краской по трафарету были нанесены идентификационные номера. Некоторые грузовики буксировали платформы, скрипевшие под тяжестью боевых танков Т-72. Опознавательные надписи были на кириллице – колонна принадлежала Красной Армии.

Никогда раньше я не видел танки так близко, за тысячи миль от места основной дислокации советских вооруженных сил. Такие же танки, несущие на себе кроваво-красные знамена коммунизма, примерно полвека тому назад выгнали мою семью из Польши. По вине Советов мы, Бжезинские, оказались разбросанными по всей Северной Америке, и многие из моего поколения больше уже не говорят на языке предков.

Я непроизвольно помолился, чтобы с этой проходящей мимо советской колонной что-нибудь случилось. Я пожелал, чтобы у одной из машин лопнула шина, произошло столкновение и танки начали опрокидываться в кювет, круша все вокруг. Однако вместо этого я сам чуть не угодил в кювет. Во время своих заклинаний я отвлекся и едва не съехал с дороги. В последнюю секунду повернув руль, я сохранил большой, взятый напрокат «ситроен», но сердце мое продолжало учащенно биться. Чтобы успокоиться, я остановился у деревьев и закурил сигарету. Минут через десять, когда я все еще стоял, прислонившись к большому вязу, прямо позади меня со скрежетом затормозил советский грузовик для перевозки солдат. Его пневматические тормоза еще продолжали шипеть, выпуская воздух. Со страхом промелькнула мысль: как это им удалось узнать о моих пожеланиях?

Из кабины грузовика выпрыгнул и направился ко мне солдат в бежевой рабочей форме и черных сапогах с высокими трубчатыми голенищами.

– Говорите по-русски? – спросил он.

– Нет, я не русский, – ответил я, мысленно сочиняя требование позвонить в мое посольство.

Но русский и не собирался меня арестовывать. Он приставил ко рту два пальца и поднял брови, прося этим жестом закурить. Пока он неумело возился с зажигалкой, я не мог оторвать от него взгляда. Передо мной стоял персонифицированный враг, слуга ненавистной системы, которую меня с раннего детства учили бояться и не доверять ей. Он не выглядел как-то угрожающе. Невысокого роста, жилистый солдат-новобранец с изможденным и прыщеватым лицом, скорее, походил на недокормленного в детстве юношу, которому не исполнилось и двадцати лет. На мешковато сидящей форме, которая как будто досталась ему от более крупного старшего брата, виднелись пятна масла. Его волосы были подстрижены в тюремном стиле, и бледная кожа просвечивала через пшенично-белую щетку волос. Во всем облике солдата чувствовалась какая-то убогость, напоминающая персонажей романа Диккенса «Оливер Твист». Даже с изображенными на медной пряжке его ремня серпом и молотом этот мальчик казался скорее жертвой, чем воином-победителем. Я понял, что мне очень трудно его ненавидеть.

– Как тебя зовут? – медленно спросил я его по-польски, надеясь, что он поймет меня.

– Владимир, – после небольшой заминки застенчиво ответил он.

Некоторое время мы молча курили, не зная, о чем бы еще поговорить. Владимир похвалил мои джинсы «Левайс» и теннисные туфли «Найк», глядя голодными глазами на мою полосатую футболку и часы фирмы «Таг Хойер». Он скользнул взглядом по взятому напрокат автомобилю, задерживаясь на сочетаниях сглаженных и резких линий корпуса, и одобрительно кивнул. Я же все это время просто таращил на него глаза. Наконец Владимир поблагодарил меня за сигарету и направился к своему дряхлому армейскому грузовику.

– Эй! – окликнул его я. – Погоди, возьми еще пару на дорожку.

Дорожный указатель оповестил – до Польши 5 километров. Я нетерпеливо увеличил скорость, едва не ударившись о борт виляющего по дороге «траби», внебрачного отпрыска «фиата» и газонокосилки, рожденного в Восточной Германии. Желудок судорожно сжался. Я вырос в семье, где говорили по-польски, слушал различные истории. Однако мне предстояло теперь в первый раз самому увидеть свою отчизну.