Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма - [121]

Однако России капитализм был еще более чужд, чем прозападной Польше. При коммунистическом правлении миллионам поляков все же было позволено проводить некоторое время на Западе, отрабатывать там проживание в таких местах, как Чикаго, Лондон или Гамбург. (Я сам принимал на работу с дюжину таких дешевых польских рабочих на свое производство в Монреале.) Эти туристы-труженики возвращались домой с изрядным запасом заработанной твердой валюты и бесценным личным опытом, полученным из первых рук, о том, как правильно управлять пиццерией или строительной компанией (или же как это делать неправильно, на примере моей компании «Брежко»). Более того, в Польше при коммунистическом правлении была разрешен даже некоторый частный малый бизнес, там никогда не проводилась коллективизация в сельском хозяйстве, и в памяти населения еще сохранялись основы экономики свободного рынка. Иное дело – Россия. В 1917 году Россия стала красной, отгородила себя от внешнего мира и отправила в тюрьмы талантливых предпринимателей как деятелей черного рынка и врагов государства. В результате в таких местах, как Вологда, люди знали о капитализме только плохое, то есть лишь то, что слышали от других. Теперь же их жизнь, возможно, менялась к лучшему, и было совсем неважно, как это называется.

Чтобы как-то развеять сомнения в сознании людей, отцы Вологды решили обучить подрастающее поколение тому, что можно и чего нельзя делать в коммерции. Для этого был выбран вологодский пионерский лагерь, где предполагалось совместить отдых подростков с приобретением ими основных практических знаний о капитализме. Пионерские лагеря были частью коммунистической системы летних лагерей для молодежи, где наряду с плаванием, футболом и другими развлечениями в течение шестидесяти лет в сознание внедрялась ленинская идеология. Так что в методическом плане подготовка молодежи в вологодском лагере лишь немногим отличалась от других лагерей. Двенадцатилетний сын Гены принял участие в этом эксперименте. Когда я услышал, чем обернулось это злополучное начинание, я решил повидаться с директором лагеря.

Гене потребовалось несколько дней на то, чтобы получить для меня разрешение на посещение пионерлагеря имени Крупской (тогда, в 1992 году, еще было необходимо получать подобные разрешения на все). В ожидании разрешения мы коротали время, путешествуя на лодке по реке к монастырю XVI века, который был только что возвращен государством Русской православной церкви. Монастырь находился в нескольких милях вверх по реке от Вологды и располагался на отмели, поросшей высокой травой, которая доходила до животов пасущихся там коров из ближайшего совхоза. Побеленные монастырские зубчатые стены с бойницами и луковицы куполов отражались в реке. Мы проплыли мимо колонии бобров и пришвартовали лодку к накренившемуся причалу. Над водой эхом разносились какие-то голоса. Подняв головы, мы увидели фигурки людей, одетых в коричневое, которые быстро двигались вдоль фортификационных сооружений. Это были молодые послушники, о чем говорили их редкие и жидкие бородки. Одетые в рясы из грубой материи, туго подпоясанные толстой веревкой, они толкали большие тачки с известковым раствором и деревянными брусьями. Так восстанавливалась русская православная вера после семидесяти лет атеизма.

Внутри монастыря все разваливалось. Крыша провалилась, сломав балочные перекрытия, колокольня наклонилась и грозила упасть. На местах, где раньше висели бесценные иконы, зияли дыры, оставленные топорами коммунистов. Я нашел на полу фрагмент иконы, разбитой и брошенной в кучу мусора вместе с ржавыми гвоздями и железными дверными петлями.

– Возможно, этой иконе было лет триста, – сказал Гена, сдувая пыль с темной лакированной поверхности. На ней был изображен святой, точнее, его половина – тесак вандала вырезал центр иконы ниже его янтарного нимба. – Тебе лучше оставить ее здесь, – посоветовал Гена. – Могут возникнуть неприятности с таможней на границе. Они проверяют иностранцев на предмет незаконного вывоза икон.

Вечером, когда мы вернулись в Вологду, нас ждала записка с просьбой позвонить в пионерский лагерь, оставленная надменной дежурной по дому, где жил Гена. При этом она не преминула заметить Гене, что не служит его личным секретарем. Поскольку единственный телефон был только у дежурной, то на следующее утро мы отправились на переполненную людьми почту, чтобы позвонить директору лагеря.

После долгого ожидания Гена наконец дозвонился, и ему было разрешено привезти с собой «иностранца». Это слово в Вологде произносили так, будто оно означало «человека, приносящего нежелательные проблемы».

Служащий пионерлагеря отправил нас туда на машине, которая развозит овощи пионерам. Мы тряслись по дороге лесозаготовителей, обгоняя тракторы с трейлерами, груженными стволами елей и сосен, проезжали через большие просеки, где от леса остались лишь одни пни, торчащие среди кустов на болотистой местности. Примерно через час такой езды показались стальные ворота с надписью «Пионерлагерь имени Н.К. Крупской».

– Лагерь был назван в честь супруги Ленина, – сказал Гена, нервно перебирая сумку со сладостями для сына.