Каждый ублюдок достоин счастья - [29]

— Касса слева, — пробубнил ухарь.

— Чистый? — попытался я пошутить.

Они ничего не ответили. Серьёзные такие, напряжённые. Ответственно к делу подходят. Молодцы. А то вдруг шпана какая пролезет, хулиганьё малолетнее.

Купил билет. Сдал пальто с кепончиком в гардероб. Программа ночного клуба называлась «Японский кошмар». Хе, что тут может быть такого кошмарного? Вот этот клоун?

Самурай с саблей при моём приближении сабельку свою вскинул и громко крикнул что-то ругательное по-японски. Я чуть не врезал ему от неожиданности. Напугал, дурак.

В зале некоторые людишки тоже в японских прикидах. Маски какие-то изуверские, кимоно. Официантки все под гейш одеты. Музон крутился неимоверно громкий, мозги сразу жилибиться принялись, техно какое-то, но с восточными вкраплениями. На экранах — а их здесь штук восемь, большие, ссукабля — кадры из японских фильмов. То самураи друг другу животы вспарывают, то какие-то синие мальчики из-под стола вылезают, то баба с зачёсанными на лицо волосами ползает.

Народ совершал хаотичные телодвижения на переливающемся разноцветными огнями полу и время от времени начинал хором скандировать:

— Давай-давай! Давай-давай!

Занятно. В общем и целом мне здесь нравилось.

Я сел за свободный столик, тут же подвалила гейша. Оказывается, за столик надо платить. Ну, держи, блядина японская, раз надо.

Она мне меню сунула, там блюда тоже с японским уклоном. Я взял кое-что наугад. Попробую, что хоть за японская кухня такая.

— Выпить есть чего?

— Саке.

А, знаю. Это водка японская.

— Неси.

Припёрла поднос с чашками. Хер проссышь, что такое. Ложек нет, только палочки. Ссукабля, вот ведь условности! Ну ладно, если только раз, по приколу.

Поковырялся. Съел конечно всё, я всегда был членом общества чистых тарелок, но особого удовольствия не словил. Сухо как-то, пресно. Хлебнул саке. Тоже не восторг, но вроде пить можно.

Вокруг бабуськи шуршали. Сладенькие такие, в джинсиках, в футболочках. Попки кругленькие, налитые — так и хочется зубами впиться. Ну да палку я уже скинул. Сколько лет прошло в гордом онанизме, думал, что не смогу. Правда, надолго всё же не хватило. Но ничё так потрахался, пойдёт. Будет, что на свалке вспомнить.

Вскоре и сам танцевать попёрся. В костюмах и галстуках здесь народа было мало, но всё же кое-кто имелся. Метрах в пяти от меня как раз мужичок в костюме зажигал. То ли пьяный в жопу, то ли наркотой накачанный. Глаза навыкате, ничего не соображает.

Я цивильно старался дрыгаться. Пятка, носик, топ-топ-топ. Я же не какой-то босяк подзаборный, я приличный чувак. Мне по статусу дикие пляски не положены.

Ничё, попёрло в кайф. Ещё несколько раз догонялся саке и какими-то другими напитками. Расслабился.

Только жаль, что ни одного медляка не поставили. Я бы не прочь с тёлкой потанцевать.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Кружится, дрожит. Вошёл в реку без берегов и плыву по тысяче течений. Они свиваются, закручиваются в водовороты и стремятся унестись вглубь, в самые истоки темноты. Вот влага, вот разделение сущностей: предел один, недостижим, невесом, нереален. Заключен в сомнения и скорбь, шествую. Тишина завлекает и притягивает.

Понимание? Отрешение? Быть может. Четыре такта, в каждом раздвоение, звук вязнет где-то в отдалении — в мягкости горизонтов. Черчу круг в круге, затем ещё. От линии до линии всего шаг. Зов разносится по всей гулкости, наполнен кроткой яростью и вызовом. Принимаю, принимаю.

Отвлеки, запутай. Я хочу, я попался в силки, я не помню начала, а предстоящее представить не в силах. Камень врос, брошен крохотным, но время неумолимо. Прикоснулся, толкнул — нет ни сил, ни возможностей, ни позволения. Отброшен, проклят, готов жить в волчьих норах и выть по волчьи. Небо вблизи, луна огромна, её можно лизнуть, если хочешь. Подуем, произведём колыхание — где-то там, на поперечных срезах, получатель почувствует ветер.

Производное от арифметических действий. Ты не знал, что миром правит математика? Прибавь единицу к единице — единственный возможный вариант. Всегда верен, не разочаровывает. Получить допуск и выйти в открытое пространство. Шагать по выступам и впадинам, петь песни и дышать загустевшим кислородом. Кровь бурлит, дыхание учащённое, настроение превышает пределы радости. Возможность даётся каждому.

В сомнениях и тревогах, честен. Открыт, зол, конечен. Каждое поползновение будет отмечено наблюдателями, занесено в записные книжки и предано осуждению. Так всегда, если превышаешь границы дозволенного. Что тебе, что? Не хватает ровной целеустремленности, цепкой осознанности? Каждый выкручивается сам и долго благодарит за понимание. При проигрыше тоже благодарит. Благодарность — непременное условие. За данность надо расплачиваться, хотя бы искренним «спасибо». Ну скажи, просто скажи, это не страшно.

— Спасибо, — сказал я.

— Не за что, — ответил детский голос.

Я открыл глаза. Был день, я сидел на скамейке в каком-то парке. Прямо передо мной стояла девочка, повязанная огромным пуховым платком. Она смотрела на меня пристально, вдумчиво, и взгляд её почему-то удивил меня. То ли нечто знакомое увидел я в нём, то ли был он странен сам по себе, но девочка эта, возникшая вот так неожиданно, не могла не удивить.