Каждый убивал [Журнальный вариант] - [20]

13. Анжела

“Пьяная баба свиньям прибава” — самая первая Анжелина мысль… Продирается она сквозь пульс боли в еще не проснувшемся сознании. Полдень, наступивший после пропажи Ники. Ошизительно, что жизнь продолжается…

Вообще-то Анжела запрещает себе любое самоедство. Бессмысленное, обманное занятие. Ругать себя — это вроде индульгенции, которая прощает невоздержание. А толку от нее? Покаялся и забыл — снова можно грешить. Правильнее помнить мучение, чтобы в другой раз неповадно было. Сохранить именно душевную боль, конечно, а не физическую, с ней бы покончить как можно скорее.

Вчера не задернула занавеску? Комната залита каким-то торжествующим светом. Даже родное пространство вроде как осуждает ее… День уже буйствует, а ты — сбоку припеку… Надо встать, сообразить, куда сунула сундучок с лекарствами…

Нет, даже от вида таблетки мутит. Зеленым чаем, что ли, полечиться?..

Каждое усилие, как умственное, так и мускульное, дается через силу. Опять принуждение… И помочь некому! Нужно что-то делать с одиночеством. Чтобы кто-то погладил по голове, положил на лоб ледяную салфетку, отпоил волшебным настоем…

Тапир? Роль утешителя — явно не его амплуа. Он как большинство мужиков — теряется, когда рядом страдалец.

Ника раньше успокаивала… До появления этого чертова Олега стоило только по телефону пожаловаться — она сразу: “Я приеду!” Без этих интеллигентских соплей: “Хочешь, дам телефон психиатра? чем я могу тебе помочь?” Да откуда я знаю, чем! Бывает, сил нет даже на то, чтобы сообразить, что тебе надо, что хочется…

А Ника — другое, совсем другое. Мгновенно прилетает, как птичка, и в клювике — всегда какой-нибудь приятный сюрприз: коробка свежей черники, салатная сумка из новой коллекции, точно в тон недавно купленных босоножек, брюки-дудочки, которые сразу хочется примерить. Встаешь с постели вроде через силу, но когда штанишки садятся как влитые — все боли испаряются.

Нет больше Ники…

Катюха еще остается, она тоже из тех редких, про кого можно сказать: дружба — понятие круглосуточное. Но Катюха в Испании со своим семейством. Оттуда не налетаешься.

А может, все-таки переехать к Тапиру?

Ха! Размечталась! Его реальная реакция: “Голова болит? Сама виновата! Зачем вчера накирялась?! Говорил же!” Пара раз такого безучастного сарказма — и больше ни в Париже, ни в его европейских окрестностях не отрывалась по полной. В Куршевеле, например, из-за Тапира даже простудилась: промерзла, пока смотрела соревнования на кубок имени его тогдашнего главного партнера, а от сорокаградусных напитков отказалась, следуя своему же зароку. Самая лучшая, самая правильная директива не годится на все случаи.

Но одной жить иногда так паршиво… Друг на друга глядючи, улыбнешься; на себя глядючи — только всплачешься.

И все-таки Тапир не хуже других… Благодаря ему и “поршик” у нее как у Мэрайи Кэри… Без дальнего прицела не делают такие подарки. Но уехать к нему за кордон — значит, обнулить все наработанное здесь. Крест на карьере она ставить пока не готова. Вот если бы ребенок… Но небрежное мужское “Хочешь — заводи…” — не тот стимул. Слишком серьезное это дело — дети, тут на русское авось нельзя понадеяться. Тем более что в Москву Тапиру нельзя: его вполне могут упечь в каталажку, да и с воли ходить на допросы — тоже мало приятного. Хоть он еще до отъезда, запогодку слинял из бизнеса, вскоре попавшего в опалу, но был там не последним человеком и знания его никуда не делись… Даже ей не выдал опасные подробности. Поберег…

Ладно, сколько уж раз все это думано-передумано. В теперешней ситуации столько своих закавык. Про Нику даже думать больно. Жива она? Вдруг ее заперли в подвале, вдруг прямо сейчас над ней издеваются? Она же так боится боли… Даже элементарную пломбу ей под наркозом ставят. Не обезболивающий укол в десну, а полная отключка, иначе — обморок или сердечный приступ…

Нет, в это вникать сейчас непродуктивно, голова совсем ничего не соображает…

Собственно, и пила вчера, чтобы хоть как-то избавиться от болезненных и абсолютно бесполезных мыслей. Ум иногда хорошо прочищается спиртом. Но не всегда.

Анжела дожидается, пока заварится чай, делает большой глоток обжигающего напитка, и он по старой дружбе чуть-чуть просветляет голову. Вчерашний вечер вспоминается во всех подробностях.

Олегов тесть перехватил ее при входе в “Турандот”. “Знал, что я приеду? Ждал? Зачем?” — судорожно соображала Анжела, разглядывая массивного дядьку в классном свежем костюме — либо новый надет, либо знает владелец правила настоящего джентльмена: пиджаку и брюкам надо давать отдых — после носки вещи должны повисеть дня три, чтобы вернуть свою форму. Нисколько не тушуясь под ее взглядом — стрелы пристального внимания такому что слону дробина, — он несуетливо обновил прошлое шапочное знакомство — “зови меня просто Виктор”, посочувствовал насчет Ники, ободрил: мол, уверен, что кузина жива, что ее скоро найдут, и, приобняв за плечи, повел за свой стол.

Что-то в нем было неестественное. Вроде типичный функционер советских времен: несуетливый, корпулентный, ранней весной уже с легким, обжившимся на лице загаром, окружен аурой власти… Но те, из прошлого, были жирнягами, лопали все, что выдавали им в закрытых распределителях. Возможность жрать наособицу икру ложками, твердую колбасу палками, импортный шоколад плитками и отличала начальников от рядового народа. Теперь, пожалуй, лишь милицейские и военные генералы лоснятся от жира — мундиры трещат под натиском все набухающих тел, а вот гражданские высокопоставленные чиновники следят за своим физическим обликом, фитнесом занимаются и во время застолий консультируются по мобильнику с личным диетологом.