Каждый сам себе дурак - [18]

А «чужие», гадкие хамелеоны, тут же на сторону парня перекинулись. Понятное дело — быдлятина. Ведь одно дело — просто его загонять, улюлюкать, чтоб объяснить ему что почем, а другое, когда его чуть ли не прикончили у тебя на глазах. И каждый мысленно себя на его место спозиционировал. Это заставило все быдло сплотиться, чтобы дать отпор нашествию в лице легавых. Выступили единым мощным фронтом. И конечно, в авангарде колготились старушенции:

— Убили! Человека убили! Боже мой! Что творится, а? Люди добрые! — голосили старперши, грозно обступив легов и, видимо, готовясь к последней атаке.

Легаши же, конечно, поняли всю опасность сложившейся конфронтации. На всякий случай заняли круговую оборону, потому как они не собирались отдавать с таким трудом взятую добычу. Тем более когда ее оставалось только освежевать и выпотрошить. Вперед выступил тот, кому нанесли столь тяжкое оскорбление:

— Ты что ли будешь рубашку отстирывать? Ты, я спрашиваю? — кричал он предводительнице стаи. — Ты только посмотри сюда! Гляди! Кровь плохо отстирывается! Ты будешь мне это отстирывать? Ты? Да? Надо отметить, что и сам он с трудом находил два небольших пятнышка от крови парня на своей красивой праздничной рубашке.

Препирались они недолго, так как легам пришлось уступить общественному мнению и вызвать реанимационную машину для сдачи добычи. Приехали врачи и тут же стали перебинтовывать, подсоединять капельницу и все такое. Один лег даже поехал с врачами, чтобы сторожить добычу в больнице. Двое других отправились в отделение отмечать столь нелегкую викторию.

Толпа потихоньку рассосалась. Вот так всегда: сначала расколошматили своего на молекулы, а потом сами же и на высоте оказались. Типа спасители.

«Точняк пора сматываться, если уж здесь все шизеют так не по-детски. Наверняка уж в других местах получше», — проносилось в моей голове. Все это время я беспрерывно курил, чтобы создать хотя бы дымовую завесу в плане безопасности своего шкурятничка. Ведь никогда не знаешь, чего, где и от кого ждать приятного, доброго и хорошего.

А тот парень, конечно, был несомненно виноват. Его поступки были непонятны окружающим, а этого уже более чем достаточно. Он проконопатился в больняке два месяца, а потом ему еще штраф нехилый леги впарили. Ну что ж, он получил приличный урок, он сделает выводы и уже никогда не совершит ничего. Потому что во всем этом диковинном калейдоскопе, вращающемся вокруг нас, только так и можно выжить.

Поезда тем не менее продолжали приходить и отходить как ни в чем не бывало. Поезд — это как консервная банка, набитая нами. Он доезжает до намеченной цели и там эту банку вскрывают, а ее содержимое пожирается приветливым городом. А потом город выбрасывает нас на кладбища, как отработанный шлак и отходы.

Но пробил и мой час. Все же объявили посадку на поезд. Пора было чапать дальше. Я даже сожрал последнюю половинку синей марки с «велосипедистом», чтоб внутри трэйна еще торкнуло по самые не могу. Что в принципе было разумным поступком, верно?

А уж потом заметался я в поисках своего поезда по всем платформам. И потому, сколько мерзавцев со счастливыми лицами пыталось набиться в один из них, я догадался: это поезд в Большой Город.

Я не ошибся.

Сказал себе: «Не робей!» Зажмурился и лихо запрыгнул внутрь.

5

Как ни странно, доки у меня оказались в поряде. Все-таки, к моему большому удивлению, в кассе меня не прокинули — правильно оформили проездной тикет и страховняк. Даже проводница, несмотря на все свои подозрения, вынуждена была признать, что передвигаюсь в пространстве я на вполне законных основаниях. Эта барышня даже додумалась сходить с доками к начальнику поезда, чтобы выведать что-нибудь о моей сомнительной личности. Нет, нет, заверили ее там, этот пассажир такой же, как все. Так как проводница была здесь типа за главного, а я, как и все многочисленные попутчики, набившиеся по купе, собирался к вечеру уйти как можно подальше, пришлось перед ней вдецелок подунизиться.

Это было несложно. Сразу же как устроился, я стал заказывать ей чай, кофе и всякие другие нелепые товары, которые заставляют этих бедных существ продавать. В конце концов ее было нетрудно понять. Всю жизнь по поездам — как уж здесь не окрыситься.

Чуть позже я почувствовал как распирать меня стало неслабо уже от половинки «велосипедиста», сожранного на перроне. Странное все вокруг стало, слишком уж яркое. А главное — все «чужие» превратились в реальнейшие источники опасности, которые явно замышляют против меня нечто совсем нехорошее.

Короче, торкнуло от малой эллки по полной.

Везение — величина постоянная. Если уж приходит, то и не знаешь, как его отвадить, а если не везет, то не везет во всем.

Короче, с попутчиками мне, конечно, тоже не прикатило. Трех особ женского пола отсканировал я рядом с собой: мамашу с некрасивой дочкой лет двадцати двух и, видимо, мамашину подругу. Та была такая объемистая, что, казалось, ее специально откармливают, чтобы позже расчленить и повыгоднее продать. А пока она не придумала ничего лучше, как с восторгом рассказывать о своих болезнях и язвах. Впрочем, она была такой же человек как и все, думала только о себе и первым делом хвалилась своими болячками. Таким образом она показывала своим подругам, что еще жива, и на нее вполне можно положиться. Ведь болезни — это тотемы жизни, а болячки — спутники существования.