— Ну сам-то ты образец добра, — усмехнулся я, но тут же пожалел о своей шутке. Гиена даже в лице изменился. — Прости, это я по незнанию ляпнул.
— Там другое дело совсем, — сказал Гиена. — Эти ночные травы как будто душу воруют и подменяют какой-то черной дрянью, которая требует крови взамен магии. Ну вот и думай теперь...
— Вот и думаю теперь... — повторил я, отхлебнув еще сидра. — Тогда другой вопрос. Ладно, я понял, что в свертках у меня злейшее злище. Кто меня убьет, если узнает, что оно у меня? Все-таки, понятия контрабанды и всяких там легальных-нелегальных товаров связано с властью и государством. А здесь Сибирь, власти вроде как и нет никакой. Не Вахопулов же меня обыскивать будет... Есть какая-то организация, которая следит за оборотом этих самых Ночных трав? Или что-то подобное?
Гиена развел руками и всем своим видом показал, что колодец его знаний о предмете показал дно. Я повернулся к Натахе. Которая молчала, кусала губы и смотрела в сторону.
— Натаха? — я коснулся ее плеча. — Ты знаешь об этом что-то?
Глава 21. Морально-мистический выбор
— Это травы, которые прорастают из мира мертвых в мир живых, — сказала Натаха, глядя в никуда пустым взглядом. — Их шаманы выращивают, когда ловят беспокойные души.
Натаха замолчала. Я тоже молчал и смотрел на нее, ожидая продолжение. Потому что продолжение явно было, причем не просто байка, а, похоже, что-то более близкое к сердцу.
— Мы пришли на эту землю, получается, совсем недавно, — Натаха вздохнула. — Всего-то лет четыреста назад. А местные народы здесь жили уже многие тысячи. Мне иногда так стыдно, что я так мало о них знаю. Ну, бродят какие-то узкоглазые, что-то там щебечут на своих птичьих языках...
Натаха снова помолчала. Потом вздохнула, сцепила руки в замок и посмотрела на меня.
— Их шаманы стоят одной ногой в нашем мире, а другой — в мире мертвых, — сказала она. — И следят, чтобы когда человек умер, его дух не остался болтаться в мире живых. Они ловят таких в семена трав и цветов, а потом высаживают их в землю. Когда трава пускает корни, то беспокойная душа вместе с ними уходит в мир мертвых, а растение навсегда остается... отравленным.
— Звучит так себе, — хмыкнул я. — Но как-то очень уж... сказочно что ли. Сейчас у меня в грузовике четыре свертка с ночными травами. Я должен их отдать тому обрыгану из Уржатки. Если я их ему отдам, то что? А если не отдам, то что?
— Вот ты вопросики задаешь, Боня, хоть стой, хоть падай! — Гиена заржал своим мерзкий кашляющим смехом. — Кто ж его знает? Я никогда ими не торговал. Только в общих чертах это дело знаю.
— А шарик это резной — это что такое? — спросил я.
— Шарик? — нахмурился Гиена. — А, это... Ну, в общем, это вещица напрямую вроде бы с ночными травами не связана. Их и отдельно крутят. Есть какая-то особая порода дерева... Натаха, может ты лучше объяснишь?
— Это тоже шаманская штука, — сказала Натаха. — Когда шамана вызывали к больному, который был на пороге смерти, он совал ему в руку такой вот шарик.
— Только с угловатыми узорами, — уточнил Гиена.
— Да, — Натаха покивала. — Круглые — это уже наши придумали делать.
— И для чего это? — я подобрал с земли камешек и покрутил его в руках. — Чтобы с того света вернуть?
— Ну... почти, — Натаха дернула плечом. — Чтобы запереть беспокойную душу в теле, пока не найдется семечко ночной травы, чтобы потом... Слушай, может тебе лучше Синильгу вашу об этом расспросить? Она должна лучше знать...
— Вот вы мне задачу нисколько не упростили, — вздохнул я.
— Да что тут думать-то, Боня? — ухмыльнулся Гиена. — Эти все штуки придуманы не нами. Если ты не передашь эти пакеты по назначению, то другой кто-то передаст и денежку заработает.
— А что насчет охотников за этой отравой? — я закинул камешек в кусты. — Они мне как, голову открутят или пустят на удобрение для этой их ночной травы? Это кто такие вообще?
— Монахи это, — сказала Натаха. — Какое-то особенное братство. Только живут они не в монастыре, а бродячие. И искореняют всякое... такое.
— И в Томске такие есть? — спросил я.
— Они везде есть, как тараканы, — скривился Гиена. — Стоят со своими мисочками для подаяний, вроде бы такие юродивые, тупенькие. А на деле уши развесят и слушают, что вокруг происходит.
— Ладно, я примерно все понял, — я встал и отряхнул штаны. — Натаха, а ты-то сама как относишься к этому делу? Монахи осуждают и искореняют, на кого-то вся эта шаманская чертовщина наводит ужас. Это мне как-то безразлично все. Мнение Гиены я услышал. А ты что думаешь? Выкинуть этот потусторонний мусор? Или отдать адресату?
— Я бы не отдавала, — сказала Натаха. — Но не потому что я такая идейная и хочу воевать на стороне добра. Просто я эту дрянь в деле видела, еле ноги унесла. Хорошо, если в Уржатке живет придурок, который эту траву скурит, как табак, об видения порадуется, а потом сдохнет от сгнившего нутра. А если нет? Если им это надо, чтобы вытащить кого-то из бродящих в сумерках?
— Вроде той твари, которая внутренности пожирает? — спросил я.
— Там много всякого бродит... — отмахнулась Натаха.
— Ага... — задумчиво протянул я и почесал в затылке.
