Каждый день сначала : письма - [7]
А пока надо собираться опять в Москву, на российский писательский пленум, который, можно не сомневаться, будет скандальным и нервным. Не ехать — уйти, стало быть, в кусты, а мы и без того тявкаем только каждый из своей подворотни, в то время как над нами гремит общая анафема. Как знать, может, я увижу тебя до того, как ты получишь сие послание; это было бы хорошо.
Солженицына, если там то же, что ты видел у меня, оставь себе. Я мечтаю теперь найти Ильина[18], я его почти совсем не знаю, а, судя по цитатам из статьи Жени Вагина о Русском Зарубежье, знать его надо. Мы хотим один из номеров «Лит. Иркутска» посвятить Зарубежью, для этого номера Вагин и написал, но материала пока недостаточно, и потому придется оттянуть.
Дар Вагина нас удивил. Живет он, я знаю, не шибко, деньги эти можно было при необходимости сыскать и здесь, но, когда от души, отказываться нельзя. С Риммой, с женой, я по телефону разговаривал и благодарил, Евгению сейчас тоже напишу. У меня сегодня раз в году День письма. За окном метель, от книг устал, писать что-то серьезное отвык, справа и слева от стола вороха читательских и избирательских писем и жалоб на житье и начальство, на вороха эти смотреть и то жутко — самое время отозваться друзьям.
Если не найду тебя в Москве — позвоню. Не управляюсь и со своими бумагами, я потерял и твой телефон, взял его у Савелия и снова потерял, а обнаружил, только приехамши домой.
В. Распутин — В. Курбатову 30 июня 1990 г.
Иркутск.
В кои-то веки сел я отвечать на твое письмо почти сразу же по получении его. Но это оттого, что хочется поговорить, а все разговоры сейчас сводятся к политике. Подобного массового сумасшествия мир, наверное, не видывал, и бедная душа, у кого она еще есть, вопиет от одиночества.
Во сне я тебя не видел, но письмо ждал. Ты один из всех, с кем я близок, способен на подобное письмо. И о том, как прощались с Юрой[19], ты не мог не рассказать. Я узнал о его смерти еще в Москве, но в последний, кажется, день перед отъездом, от Савелия знал, что и ты приезжаешь, но был в последней степени остервенения от своего московского пребывания и решил не оставаться. Не стал и Кате звонить, не зная, что сказать. Я таких моментов боюсь, ты в них не на виду у людей, что не так уж и важно, а на виду у какого-то общего нашего пастыря, который докладывает о нас Господу и докладывает о благополучии наших душ. А какое уж там благополучие!
При всей нашей близости я не был с Юрой близок, и дело тут, разумеется, не в расхождениях, а в том, что по одной и той же дороге он ушел намного дальше. Он, как и ты, был в храме, а я еще топчусь перед дверьми его, собирая характеристики. Что не пускает меня туда, сам не пойму. Неготовность, необразованность, какая-то неспелость при начинающемся возрастном подгнивании, что-то, словом, несостоявшееся, что я хорошо чувствую и не могу лукавить с собой. Я, быть может, поэтому оттягиваю поездку в Печоры, там надо иметь евангельский чин души, которого у меня нет.
Юра не сразу, но давно уже установил себя правильно, нашел себя, как говорят, у него было чем мыслить, да еще при удивительно добром сердце, при огромной работоспособности, — как он нужен был сейчас и как его будет недоставать! У меня и было-то всего несколько человек, на которых, считал я, стоит Москва, а теперь их руки разъяты в самом нужном месте. После Юры Селезнёва[20] это самая большая потеря.
Моя адресная книжка наполовину уже с вычеркнутыми именами. Вычеркивать его рука не поднимается. А новых я в нее почти не вписываю, всё меньше тех, кому хочется позвонить и прийти. Всё уже круг… Какое-то огромное разрушенное поле, сплошь в свалках, над которыми беснуются требовательные голоса ничего уже и не желающих понимать, кроме требований, — вот что сегодня Россия. Картину эту не хочется продолжать, кроме того что мы слышим друг друга в молитве и неуверенных наших делах едва ли не только в своем кругу.
В такой обстановке поневоле хватаешься судорожно то за одно, то за другое, ничего толком до конца не доведя. Хоть и за русский флот, за которым ты меня во сне застал. Отлучившийся от родного дела, как от судьбы или от жены, — как не соблазниться случайными интересами. Теперь всё одно — что флот, что тонкорунное овцеводство в Древней Руси. Который уже месяц по ночам просыпаюсь в ужасе от своих занятий, однако и бросить их сейчас нельзя, потому что свои же и проклянут за отступничество.
Через несколько дней лечу в Москву, а скоро и Женя Вагин приезжает из Рима. Не знаю его планов, но, быть может, встретимся или в Москве, или у тебя, а дал бы Бог — и в Иркутске на несколько дней. Не в Иркутск, а в какую- нибудь зимовейку под шум воды и леса, чтобы поправить души. Или опять в Оптину.
…В этом месте сделал перерыв, чтобы посмотреть по TV тебя и Юру Селиверстова в «Вертикали…». Сейчас, когда его нет, всему придаешь преувеличенное значение. Когда он заговорил о Храме Христа Спасителя, вдруг голос переменился и стал замедленным, совсем ему не свойственным, — словно бы он что увидел в себе и испугался. И твой испуганный взгляд на него в это время…
При строительстве гидроэлектростанций на Ангаре некоторые деревни ушли под воду образовавшегося залива. Вот и Матёра – остров, на котором располагалась деревня с таким же названием, деревня, которая простояла на этом месте триста лет, – должна уйти под воду. Неимоверно тяжело расставаться с родным кровом жителям деревни, особенно Дарье, "самой старой из старух". С тончайшим психологизмом описаны автором переживания людей, лишенных ради грядущего прогресса своих корней, а значит, лишенных и жизненной силы, которую придает человеку его родная земля.
«Ночью старуха умерла». Эта финальная фраза из повести «Последний срок» заставляет сердце сжаться от боли, хотя и не мало пожила старуха Анна на свете — почти 80 лет! А сколько дел переделала! Вот только некогда было вздохнуть и оглянуться по сторонам, «задержать в глазах красоту земли и неба». И вот уже — последний отпущенный ей в жизни срок, последнее свидание с разъехавшимися по стране детьми. И то, какими Анне пришлось увидеть детей, стало для неё самым горьким испытанием, подтвердило наступление «последнего срока» — разрыва внутренних связей между поколениями.
В повести лаурета Государственной премии за 1977 г., В.Г.Распутина «Живи и помни» показана судьба человека, преступившего первую заповедь солдата – верность воинскому долгу. «– Живи и помни, человек, – справедливо определяет суть повести писатель В.Астафьев, – в беде, в кручине, в самые тяжкие дни испытаний место твое – рядом с твоим народом; всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразумением ли, оборачивается еще большим горем для твоей родины и народа, а стало быть, и для тебя».
Имя Валентина Григорьевича Распутина (род. в 1937 г.) давно и прочно вошло в современную русскую литературу. Включенные в эту книгу и ставшие предметом школьного изучения известные произведения: "Живи и помни", "Уроки французского" и другие глубоко психологичны, затрагивают извечные темы добра, справедливости, долга. Писатель верен себе. Его новые рассказы — «По-соседски», "Женский разговор", "В ту же землю…" — отражают всю сложность и противоречивость сегодняшних дней, острую боль писателя за судьбу каждого русского человека.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На всех фотографиях он выглядит всегда одинаково: гладко причесанный, в пенсне, с небольшой щеткой усиков и застывшей в уголках тонких губ презрительной улыбкой – похожий скорее на школьного учителя, нежели на палача. На протяжении всей своей жизни он демонстрировал поразительную изворотливость и дипломатическое коварство, которые позволяли делать ему карьеру. Его возвышение в Третьем рейхе не было стечением случайных обстоятельств. Гиммлер осознанно стремился стать «великим инквизитором». В данной книге речь пойдет отнюдь не о том, какие преступления совершил Гиммлер.
В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.Второе издание.
Очерк этот писался в 1970-е годы, когда было еще очень мало материалов о жизни и творчестве матери Марии. В моем распоряжении было два сборника ее стихов, подаренные мне А. В. Ведерниковым (Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. – Париж, 1947; Мать Мария. Стихи. – Париж, 1949). Журналы «Путь» и «Новый град» доставал о. Александр Мень.Я старалась проследить путь м. Марии через ее стихи и статьи. Много цитировала, может быть, сверх меры, потому что хотела дать читателю услышать как можно более живой голос м.
Алан Фридман рассказывает историю жизни миллиардера, магната, политика, который двадцать лет практически руководил Италией. Собирая материал для биографии Берлускони, Фридман полтора года тесно общался со своим героем, сделал серию видеоинтервью. О чем-то Берлускони умалчивает, что-то пытается представить в более выгодном для себя свете, однако факты часто говорят сами за себя. Начинал певцом на круизных лайнерах, стал риелтором, потом медиамагнатом, а затем человеком, двадцать лет определявшим политику Италии.
«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.Мемуары Г.
Русский серебряный век, славный век расцвета искусств, глоток свободы накануне удушья… А какие тогда были женщины! Красота, одаренность, дерзость, непредсказуемость! Их вы встретите на страницах этой книги — Людмилу Вилькину и Нину Покровскую, Надежду Львову и Аделину Адалис, Зинаиду Гиппиус и Черубину де Габриак, Марину Цветаеву и Анну Ахматову, Софью Волконскую и Ларису Рейснер. Инессу Арманд и Майю Кудашеву-Роллан, Саломею Андронникову и Марию Андрееву, Лилю Брик, Ариадну Скрябину, Марию Скобцеву… Они были творцы и музы и героини…Что за характеры! Среди эпитетов в их описаниях и в их самоопределениях то и дело мелькает одно нежданное слово — стальные.