Каждый день сначала : письма - [6]
В. Распутин — В. Курбатову.
12 июля 1989 г.
Москва.
Дожил, что и бумаги не стало. Хотя уж кто-кто, а я за свое писательство бумаги намарал не слишком, даже в жанре эпистолярном, могло бы государство что-нибудь для таковых поискать.
Спасибо тебе, Валентин, за песни иеромонаха Романа. Третий день слушаю и не наслушаюсь, поначалу мешало исполнение, казалось, что поет это женщина под Окуджаву[13], интонация немножко раздражала, но потом все забылось, не важно как, а только что.
Вот так бы умер и не послушал, какие песни сочиняются в наше дурное время. Он поэт, но он и мудрец. От песен его как бы защита и утешение исходят.
Что до старообрядца, его, наверное, надо слушать вживе. Вообще духовное пение с записи редко слушается, техника мешает.
Я, как всегда в последнее время, в унынии, в раздражении и растерянности. После моего выступления на этом проклятом съезде столько идет зла, что, ко всему привыкший, я чувствую, что оно все-таки достает и разрушает.
А ведь ничего путного не сказал, и не о том надо было говорить, и знал я, о чем надо, но приходилось считаться с публикой, которая от всего духовного в подавляющей части так же далека, как моя душа от души иеромонаха Романа.
Но дело даже не в выступлении и отзывах, это-то уж как-нибудь, не в первый раз, а в том, что голову в самое гиблое место затолкал. Тут и таилась погибель моя.
Листки эти напомнили мне, что я ведь был на празднике 24 мая в Киеве, но лучше бы не ездил. Нет, это не Новгород. Чопорность и барское равнодушие.
Хоть Киев посмотрел, для этого стоило приехать. Был в пещерах, так что теперь готов и в псковские. Савелий[14] написал, что вы вместе собираетесь в Печоры, — как я вам завидую.
А что это ты собираешься сдавать рукопись в срок? Это плохой знак. Никто ныне рукописи к сроку не сдает, и в издательствах их назначают только для того, чтобы автор вовсе не забыл, что подрядился на работу.
Одна у меня за последний месяц была светлая пора — ездил на неделю к матери в деревню. А потом опять суета, суета и всяческая суета.
Да, «Лето Господне» И. Шмёлева[15] я все-таки сыскал. И таково было сладостно и горько, и то и другое до слез, читать это. «Жизнь Арсеньева» — это блестящая литература, но литература там иногда даже припахивает приторностью от мастерского исполнения, а тут благость пополам с горестью последней старозаветной жизни сочится, и слышишь, как в тебе, вспоминая, вздрагивает, будто сердце, душа.
Вот и все мои последние радости.
О технике, о которой ты просишь, буду помнить, но поездка предстоит мне в октябре, от других отказался.
В Сростки тоже не поеду. Устал от толпы, ни поговорить не дадут, ни постоять в молчании.
В. Распутин — В, Курбатову.
5 ноября 1989 г.
Москва.
Получил и записку, вложенную в деньги, и письмо. А до того получил два, кажется, письма, светлых от встреч с людьми, которых ты любишь. Последнему же удивился. Если и ты впал в уныние — дела вокруг, значит, действительно плохи. И если в монастыре не стало любви и братства — что же рассчитывать на них в миру! Да оттого и там нет, что не стало здесь, и, хотя идут туда лучшие, но идут, вероятно, чтобы найти спасение от мерзости и запустения. Сбывается предсказание: последние становятся первыми, я могу судить по нашему брату и даже по себе, хотя не считаю себя среди первых, но сто лет назад мне нечего было бы рассчитывать и вовсе на любое заметное место, а сейчас вот и хвалят, и ругают, и выдвигают не по заслугам. Нет, Валентин, все не то, и мы не те, и отсчет приходится вести от существующего, поскольку другого нет. Те мерки, которые мы предъявляем добру и злу сегодня, мы берем из книг великих и прошлого, а теперешние меры для уравновешивания должны быть, вероятно, в одном случае короче (для добра) и в другом длиннее (для зла).
После Японии съездили мы с Володей Крупиным[16] и Толей Заболоцким[17] в Оптину. Попали как раз на Дмитровскую субботу, отстояли и вечером и утром службу, ночевали в доме, где была келья старца Варсонофия, днем солнце, ночью яркое звездное небо — словом, благодать, и душа должна бы найти утешение и праздник. Не Москва, конечно, и утешение было все-таки не настоящее, и не оно снизошло на меня, а я искал его и, быть может, не найдя, решил, что нашел, потому что оно там должно быть. Должно, но, должно быть, не для любого и каждого. Да и явился я с грехами, полностью расстроенный, разбитый и раздвоенный — чего ж и искал?! Моя душа способна была воспринимать внешнее, а после нашего приезда туда в прошлом году изменения приятные, их она и воспринимала, ими и утешалась, а до света, до благости не дотянула — ее туда по состоянию ее не пустили.
Мало принять веру, надо, чтобы и вера приняла тебя. То же самое, пожалуй, и с надеждой на грядущее наше: мало поверить в исцеление и даже недостаточно быть в какой-то мере целителем, т. е. человеком этого дела, надо, пожалуй, стать самим снадобьем, не ждущим результата, а являющимся результатом.
Я заумничал и, как всегда, запутался.
В Басурманин, ты знаешь, был, но машинку для записывания и прослушивания не привез. И деньги были поначалу, да соблазнился одной одежкой для себя, ухлопал на нее почти весь карман и остался без оного. Но машинка за мной, и, если буду ездить, где-нибудь найду.
При строительстве гидроэлектростанций на Ангаре некоторые деревни ушли под воду образовавшегося залива. Вот и Матёра – остров, на котором располагалась деревня с таким же названием, деревня, которая простояла на этом месте триста лет, – должна уйти под воду. Неимоверно тяжело расставаться с родным кровом жителям деревни, особенно Дарье, "самой старой из старух". С тончайшим психологизмом описаны автором переживания людей, лишенных ради грядущего прогресса своих корней, а значит, лишенных и жизненной силы, которую придает человеку его родная земля.
«Ночью старуха умерла». Эта финальная фраза из повести «Последний срок» заставляет сердце сжаться от боли, хотя и не мало пожила старуха Анна на свете — почти 80 лет! А сколько дел переделала! Вот только некогда было вздохнуть и оглянуться по сторонам, «задержать в глазах красоту земли и неба». И вот уже — последний отпущенный ей в жизни срок, последнее свидание с разъехавшимися по стране детьми. И то, какими Анне пришлось увидеть детей, стало для неё самым горьким испытанием, подтвердило наступление «последнего срока» — разрыва внутренних связей между поколениями.
В повести лаурета Государственной премии за 1977 г., В.Г.Распутина «Живи и помни» показана судьба человека, преступившего первую заповедь солдата – верность воинскому долгу. «– Живи и помни, человек, – справедливо определяет суть повести писатель В.Астафьев, – в беде, в кручине, в самые тяжкие дни испытаний место твое – рядом с твоим народом; всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразумением ли, оборачивается еще большим горем для твоей родины и народа, а стало быть, и для тебя».
Имя Валентина Григорьевича Распутина (род. в 1937 г.) давно и прочно вошло в современную русскую литературу. Включенные в эту книгу и ставшие предметом школьного изучения известные произведения: "Живи и помни", "Уроки французского" и другие глубоко психологичны, затрагивают извечные темы добра, справедливости, долга. Писатель верен себе. Его новые рассказы — «По-соседски», "Женский разговор", "В ту же землю…" — отражают всю сложность и противоречивость сегодняшних дней, острую боль писателя за судьбу каждого русского человека.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На всех фотографиях он выглядит всегда одинаково: гладко причесанный, в пенсне, с небольшой щеткой усиков и застывшей в уголках тонких губ презрительной улыбкой – похожий скорее на школьного учителя, нежели на палача. На протяжении всей своей жизни он демонстрировал поразительную изворотливость и дипломатическое коварство, которые позволяли делать ему карьеру. Его возвышение в Третьем рейхе не было стечением случайных обстоятельств. Гиммлер осознанно стремился стать «великим инквизитором». В данной книге речь пойдет отнюдь не о том, какие преступления совершил Гиммлер.
В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.Второе издание.
Очерк этот писался в 1970-е годы, когда было еще очень мало материалов о жизни и творчестве матери Марии. В моем распоряжении было два сборника ее стихов, подаренные мне А. В. Ведерниковым (Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. – Париж, 1947; Мать Мария. Стихи. – Париж, 1949). Журналы «Путь» и «Новый град» доставал о. Александр Мень.Я старалась проследить путь м. Марии через ее стихи и статьи. Много цитировала, может быть, сверх меры, потому что хотела дать читателю услышать как можно более живой голос м.
Алан Фридман рассказывает историю жизни миллиардера, магната, политика, который двадцать лет практически руководил Италией. Собирая материал для биографии Берлускони, Фридман полтора года тесно общался со своим героем, сделал серию видеоинтервью. О чем-то Берлускони умалчивает, что-то пытается представить в более выгодном для себя свете, однако факты часто говорят сами за себя. Начинал певцом на круизных лайнерах, стал риелтором, потом медиамагнатом, а затем человеком, двадцать лет определявшим политику Италии.
«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.Мемуары Г.
Русский серебряный век, славный век расцвета искусств, глоток свободы накануне удушья… А какие тогда были женщины! Красота, одаренность, дерзость, непредсказуемость! Их вы встретите на страницах этой книги — Людмилу Вилькину и Нину Покровскую, Надежду Львову и Аделину Адалис, Зинаиду Гиппиус и Черубину де Габриак, Марину Цветаеву и Анну Ахматову, Софью Волконскую и Ларису Рейснер. Инессу Арманд и Майю Кудашеву-Роллан, Саломею Андронникову и Марию Андрееву, Лилю Брик, Ариадну Скрябину, Марию Скобцеву… Они были творцы и музы и героини…Что за характеры! Среди эпитетов в их описаниях и в их самоопределениях то и дело мелькает одно нежданное слово — стальные.