Каждому свое - [41]

— Забери! — выкрикнул он громовым голосом, — Это все разжигатели постыдной страсти к… — Но тут он бросил на Макмастера еще один хитрый и подозрительный взгляд и воскликнул со старооксфордским акцентом: — Да! Да! Пэрри! Прекрасно! Да! Рыбки! И немного почек. Еще! Да! Грейпфрута! И хереса! — Он расстелил салфетку на коленях и поспешно запихнул в рот кусок рыбы.

Макмастер терпеливо и членораздельно попросил позволения представиться и сообщил, что его зовут Макмастер и что он переписывался с мистером Дюшеменом по поводу его небольшой монографии. Мистер Дюшемен взглянул на него с нарастающим вниманием, которое постепенно вытеснило в нем всю подозрительность, и воскликнул с каким-то злорадством:

— Ах да, Макмастер! Макмастер. Талантливый критик. Вероятно, немного гедонист? Да, припоминаю, вы присылали мне телеграмму о том, что собираетесь приехать. Два друга! Не медики! Друзья!

Он приблизился лицом к Макмастеру и проговорил:

— Какой же уставший у вас вид! Ужасно! Ужасно!

Макмастер хотел было сказать, что много работал в последнее время, но тут послышался неприятный гогот, а потом и фраза на латыни, которую услышали миссис Дюшемен и Титженс! И тогда он понял, с чем предстоит иметь дело. Он бросил еще один взгляд на боксера, повернул голову в другую сторону, быстро ища взглядом великана мистера Хорсли, чей рост приобрел для него совершенно новый смысл. Затем опустился на свое место и принялся за почки. Вне всяких сомнений, мужчины, сидящие в комнате, обладают достаточной физической силой, чтобы утихомирить мистера Дюшемена, если тот вдруг разбушуется. К тому же тут присутствовали спортсмены! По забавному совпадению в Кембридже он подумывал даже нанять Пэрри для своего дорогого друга Сима. Сим, человек невероятно ироничный и остроумный и в то же время здравомыслящий и очень порядочный, чаще всего демонстрирующий поразительную стыдливость, страдал от точно таких же приступов, как и мистер Дюшемен. В обществе он вдруг мог вскочить и выкрикнуть или зашептать что-нибудь возмутительное или в высшей степени непристойное. Макмастер, который очень его любил, сопровождал его всюду, где мог, и таким образом научился правильно себя вести во время этих приступов… Внезапно он почувствовал даже некую радость! Ему подумалось, что он заслужит уважение в глазах миссис Дюшемен, если сможет мирно и успешно справиться с возможными трудностями. Быть может, это даже их сблизит! Что может быть лучше!

Он знал, что миссис Дюшемен повернулась к нему: он явственно ощущал, что она прислушивается к каждому его слову и наблюдает за ним; ему даже казалось, что он чувствует у себя на щеке тепло от ее взгляда. Но он не поворачивался — он упрямо наблюдал за священником, чье лицо приняло злорадное выражение. Мистер Дюшемен тем временем цитировал Петрония, склонившись к своему гостю. Макмастер же невозмутимо поглощал почки.

— Ямб здесь передан не вполне точно, — заметил он. — У Виламовица-Мёллендорфа[19], чьи работы мы…

Чтобы перебить Макмастера, мистер Дюшемен учтиво похлопал его по руке худой ладонью. На среднем пальце у него был большой перстень из красного золота с сердоликом. Он продолжил исступленно цитировать Петрония, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к невидимому хору. Макмастеру искренне не нравилась латынь с оксфордским акцентом. Он бросил быстрый взгляд на миссис Дюшемен; ее глаза смотрели на него — большие, темные, полные благодарности. Он видел и то, что они полны слез.

Он снова украдкой взглянул на Дюшемена. И вдруг осознал, что его жена страдает! Судя по всему, она страшно страдает. Он не думал, что такое возможно — во-первых, ему самому подобные чувства были чужды, а во-вторых, он был уверен, что она восхищается им. Теперь же его до глубины души возмутило то, что она обречена на страдания.

Миссис Дюшемен была в отчаянии. Макмастер пристально взглянул на нее, а потом отвернулся! В его взгляде она прочла, что он презирает ее положение и злится на то, что оказался в этой комнате. В этом своем отчаянии она коснулась его руки.

Макмастер почувствовал это прикосновение, и на душе у него сделалось спокойно и сладостно. Но он упрямо смотрел перед собой. Ради ее же блага он не смел отвести взгляд от перекошенного яростью лица. Приближалась кульминация. Мистер Дюшемен уже добрался до английского перевода. Он положил ладони на скатерть, готовясь подняться, — он хотел выкрикивать непристойности стоя, да так, чтобы их слышали все гости. Больше медлить было нельзя.

— «Юнец остроязыкий» — крайне неточный перевод словосочетания puer callide! Безумно устаревший…

Дюшемен, жуя, спросил:

— Что? Что? В чем дело?

— Любят в Оксфорде изучать подстрочники восемнадцатого века. Это, наверное, перевод Уинстона и Диттона? Очень на них похоже… — Макмастер взглянул на Дюшемена, чью пламенную речь он перебил, — священник с трудом понимал, что происходит, словно человек, которого разбудили в незнакомом месте!

— Это все какая-то похабщина из тех, что выдумывают пятиклассники. Если не хуже. Попробуйте заливное. Я вот сейчас угощусь. У вас рыба остыла.

Мистер Дюшемен взглянул в свою тарелку.