И кто следил, те видели, как дверь
Раскрылась и закрылась за Бизесой;
И хлынул ливень, и омыл Долину,
И таял злой туман, и грохотал
Таманов гром, в сердца вселяя страх.
Одни клянутся, что Бизеса трижды
Из храма жалобно звала на помощь,
Другие — что она бесстрашно пела,
А третьи — что слыхали гром и ливень
И не было ни пения, ни зова.
Но что бы ни было, наутро люди,
От ужаса немые, шли ко храму —
Туда собрался весь Эр-Хеб, и с плачем
Жрецы вступили в страшный храм Тамана,
Которого страшились и не знали.
Пробившаяся в трещинах трава
Раскалывала плиты алтаря,
По стенам проступали нечистоты,
Прогнившие стропила распухали
От многоцветной поросли; проказой
Лишайник изъязвил Таманов лик.
Над ним в купели крови трепетало
Рубиновое утреннее солнце —
Под ним, закрыв ладонями лицо,
Лежала бездыханная Бизеса.
Эр-Хеб за горной цепью А-Сафай
Своей беды свидетель. А-Сафай
О ней поведал Горуху — оттуда
Пришёл на Запад, в Индию, рассказ.
Пер. Андрей Сергеев
Почтовый голубь в Дакку прилетел
От Раджи, с поля грозного сраженья,
И город запылал и опустел.
О голубь, голубь, белокрылый голубь
, Коварный, ложный вестник пораженья!
В путь голубя с собою Раджа взял
, На битву с мусульманами собравшись
. «Вернется птица, знайте — Раджа пал!»
А голубь, голубь, белокрылый голубь
У Раджи на груди дремал, прижавшись.
«Дворец и форт сожгите. Ни следа
Добычи пусть врагу не достается
, И в том костре усните навсегда,
Коль голубь, голубь, белокрылый голуб
ь К стенам дворцовым без меня вернется».
Осилил к ночи Раджа мусульман
И сотни тел их разметал по полю
. Разгорячась, он расстегнул кафтан,
И голубь, голубь, белокрылый голубь
Из плена упорхнул, почуяв волю.
Расправив крылья, в небеса он взмы
л, И не поймать, не подстрелить во мраке
. Уже к рассвету во дворце он был,
О голубь, голубь, белокрылый голубь
Он так спешил, неся погибель Дакке.
И жены Раджи честь оберегли
От поруганъя во дворце любимом
Они себя бестрепетно сожгли,
А голубь, голубь, белокрылый голубь
С голубкой ворковал вдали от дыма.
Коней меняя, Раджа к дому мчал,
Отчаянья давясь беззвучным стоном
Дворец в руинах перед ним предстал,
А голубь, голубь, белокрылый голубь
Кружил над ними в небе полуденном.
Так было. Голубь в Дакку прилетел
От Раджи, с поля грозного сраженья,
И город запылал и опустел —
Исчезла Дакка как престол княженья!
О голубь, голубь, белокрылый голубь
Сгубил столицу вестник пораженья!..
Пер. Яков Берлин
Любовь и Смерть, закончив бой,
Сошлись в таверне «Род людской»
И, выпив, побросали спьяну
Они в траву свои колчаны.
А утром поняли, что вот
Где чья стрела — чёрт не поймёт!
И стали собирать скорей
В траве любовь и жизнь людей,
Не видя в утреннем тумане,
Чьи стрелы были в чьем колчане:
Смерть кучу стрел Любви взяла
И только позже поняла,
Что эти стрелы ей отвратны.
Ну, а Любовь взяла, понятно,
Смертельных стрел весьма немало,
Которых вовсе не желала.
Вот так в таверне роковой
Произошел конфуз большой:
Но кто и чьей сражен стрелой?
Влюбляется старик седой
И умирает молодой.
Перевёл Г. Бен
Стояла роза в рубище в саду,
Ропща на Бога за свою беду.
Внезапный ветер в теплой темноте
Сломал ее одну на всем кусте.
Но Бог, что слышит пыл и свет лучей,
Так, сжалившись, шепнул несчастной ей:
«Сестра, не слышала ль ты голосов.
Когда роняла вихри лепестков?»
Сказала роза: «Кто-то произнес:
Зачем опала лучшая из роз,
А паутина виснет на кустах?»
И голос был: «Да, так хотел Аллах».
И ласково, как будто лунный свет,
До розы Божий долетел ответ:
«Сестра, еще был не рассеян мрак,
Еще и звезды не сияли так.
Пространство, ведало и Ход Времен,
Что ты осыплешься, что спросит он».
И стал цветок доволен, наконец,
И умер смертью праведных сердец.
А тот, кто вопрошал в вечерний час.
Вернувшись в лоно Божье, душу спас.
Пер А. Оношкович- Яцына
Был младенец закутан в саван.
Рядом села вдова, его мать.
Злые ветры гнал на Камни Канал,
А бабка отправилась спать.
Но женщина только смеялась:
«Мой муж давно на дне,
Мертв ребенок мой — успокойся, прибой,
Что можешь ты сделать мне?»
Свеча оплывала, угрюмо,
И смотрела вдова, чуть дыша,
И спела тогда отходную,
Чтоб легко отошла душа.
«Пусть же Дева возьмет тебя нынче,
Как я тебя раньше брала,
Пусть Мария качает…» Но слово
«Отойди!» — пропеть не смогла.
Тут плач у моря раздался,
Но залили брызги стекло.
«Матушка, слышишь? Наверно,
Душе отходить тяжело».
«То овечка в хлеву ягнится,
Ведь не может, — был бабкин ответ,
— Давить ничего на душу его:
Грехов на ней еще нет».
«Ах, ножки, что я ласкала!
Ах, ручки!» — вздохнула мать
«Как им повернуть на назначенный путь,
И как им засов поднять?»
У двери пеленку постлали,
Одеяло при свете свечи,
Чтобы боль смягчить, чтобы груз облегчить…
Но плач раздавался в ночи.
Вдова заскрипела задвижкой
И глаза во тьме напрягла,
Дверь нараспашку открыла бедняжка,
Чтоб свободно душа прошла.
Бурный берег — ни зги не видно,
И ни призрака, ни огня.
«Ах, матушка, разве не слышишь ты?
Плач во тьму призывает меня!»
Старуха кивнула, старуха вздохнула:
«Повредилась ты с горя в уме!
То крачка крякает на берегу,
То чайка стонет во тьме!»
«От ветра спрятались крачки в кустах,
И чаек нет на воде.
Нет, не птичий крик в сердце мне проник,
Ах, матушка! Что там? Где?»
