Казанова - [5]

Казанова хотел уже отвернуться — слишком надолго затянулась эта пантомима, должно быть, какие-то сектанты, самых ярых представителей которых, проповедующих якобы единственно истинную веру, можно встретить в этой части света, — как вдруг заметил, что ладони подростка медленно раздвигаются. Один за другим, словно преодолевая огромное сопротивление, пальцы оторвались друг от друга, а в образовавшемся промежутке, не касаясь человеческого тела, повисла блестящая монетка. Над столом, между растопыренными пальцами, — о диво! — застыл медный грош.

Джакомо искренне обрадовался: давненько ему не случалось пополнять свою коллекцию чудес. Последним был карлик Гвен, лилипут с не меньшей, чем у него, мужской принадлежностью, которого, отправляясь в путешествие, пришлось оставить при берлинском дворе. Поначалу, глядя на мужчин за соседним столом, он решил, что это шулеры, препирающиеся из-за дележа добычи, однако теперь почувствовал, что обманом тут и не пахнет, а даже если это и жульничество, то виртуозное, которое дорого стоит.

Уже почти не сомневаясь, что тоскливую монотонность путешествия нарушило нечто действительно интересное, Казанова встал, чтобы получше разглядеть чудесную монету, но в эту минуту воздух в комнате сотрясся от грохота и из окна посыпались стекла. Загремели выстрелы: один, второй, третий; близко, совсем рядом, захлопали торопливо закрываемые ставни, раздались крики, кто-то ломился в дверь. Монета покатилась по столу, мужчины вскочили. Подросток какое-то мгновение еще стоял в летаргическом оцепенении, но через секунду в руке у него, как и у прочих, оказался пистолет с длинным дулом. В комнату ворвались двое вооруженных людей; один держался за окровавленное плечо.

— Жандармы!

И бросились к своим, едва не опрокинув толстого купца. Джакомо упал на пол: не хватало еще в этой поганой дыре схлопотать случайную пулю. Зря он не послушался внутреннего голоса: надо было дожидаться рассвета наверху. Однако и в этом через минуту усомнился: сверху послышался стук переворачиваемой мебели и топот подкованных сапог. Мужчины в столовой наугад палили по окнам, дым заволакивал углы, щипал глаза. За спиной у Казановы кто-то зашевелился; обернувшись, чтобы не дать застигнуть себя врасплох, он увидел подростка, дулом пистолета выковыривающего что-то из щели в полу. Монета, та самая чудесная монета. И вот она уже у мальчика в руке; обтерев от пыли, он молниеносно засунул ее в рот.

Над головами грохнуло, с потолка полетели щепки; еще немного, и нападающие, кто бы они ни были — жандармы или дьяволы во плоти, — просунут в окна дула своих винтовок и перестреляют всех, как уток, со страхом подумал Казанова: бежать было некуда — и со стороны лестницы доносилась пальба. Хорошо б хоть узнать, за что погибаешь, но похоже, провидение намерено отказать ему в этой милости. Внезапно все стихло, выстрелы прекратились, даже стоны раненых и причитания корчмаря на секунду смолкли.

— Выходить!

Рядом учащенно, прерывисто дышал подросток. Джакомо краем глаза заметил, что он возится с пистолетом, напрягся, готовясь совершить отчаянный поступок. Однако не сопротивлялся, когда Казанова отнял у него пистолет и отшвырнул далеко к стене.

Предзакатное солнце, багряное и грозное, светило прямо в глаза, когда их выводили из корчмы во двор. Все произошло столь внезапно и быстро, что лишь сейчас на смену страху пришло удивление. Откуда тут русские жандармы? Ведь граница давно осталась позади.

Солдаты — человек десять или пятнадцать, уже в зимних просторных шинелях и меховых папахах, возбужденные перестрелкой и победой, — стояли, направив штыки на выходящих. Один, раскосый, придерживал окровавленную руку. За их спинами, у трухлявого забора, лошади, куда более спокойные, чем люди, пощипывали бурьян. Вокруг царило пугающее молчание, будто все понимали, что никакие слова не нужны, будто гром выстрелов, отголоски схватки, стоны раненых и треск разбиваемой мебели принадлежали уже далекому прошлому, а настоящим управляла жестокая, мстительная тишина, за минуту до приведения в исполнение приговора объединяющая побежденных и победителей. Даже немецкие купцы переступили порог без единого слова.

Подросток шел рядом с Джакомо, низко опустив голову, избегая торжествующих взглядов солдат.

— Кто стрелял?

Возле овина спокойно покуривал сигару молодой щеголеватый офицер, внимательно оглядывая каждого, кто выходил из корчмы. Пожилой купец что-то ему сказал, но офицер жестом приказал ему отойти. Подозвав одного из задержанных — мужчину в грубой кожаной куртке, — он повторил вопрос, замахнулся. Мужчина, согнувшись пополам, повалился на колени у его ног. И тут застывшая посреди двора кучка людей рассыпалась, точно от мощного толчка. Кто-то, убегая, чуть не сбил Казанову с ног; чтобы не упасть, он вцепился в подростка. То, что случилось в следующую секунду, заставило его крепче сжать пальцы: теперь он удерживал бешено вырывающегося паренька, а не держался за него. Из смешавшихся рядов внезапно выскочили трое мужчин. Двое успели подбежать к лошадям, третий с проткнутою штыком глоткой упал в крапиву. Выстрелы грянули, когда беглецы были уже на конях. Младший, совсем еще мальчишка, с душераздирающим криком скрючился в седле и обмяк, как тряпичная кукла. Старший, в разорванной белой рубахе, смял шеренгу солдат, опрокинув двоих, стоявших поблизости, резко, будто перед барьером, пришпорил лошадь и, привстав в стременах, красивый и страшный, поскакал вперед.