Казанова - [74]

Отныне все готово к церемонии возрождения, которая происходит на восходе луны, 26 апреля 1763 года, между пятью часами и половиной шестого. Марколина играет роль Ундины, духа воды, которому поручено совершить омовение и очищение Казановы и г-жи д’Юрфе. Она раздевает маркизу, раздевается сама, Казанова также, и они совершают омовение ног. Теперь начинается самое сложное, ибо Казанове нужно заниматься любовью с г-жой д’Юрфе. Та вся горит, чего нельзя сказать о венецианце: «Серамида когда-то была красива, но стала такой, каков я сейчас» (III, 50), – комментирует он скупо и жестоко. Дело осложнялось тем, что для успеха инокуляции ее следовало повторить трижды. В первый раз еще сошло: брак свершился благодаря ценной помощи Марколины, представшей пред ним обнаженной и желанной. Но во второй раз, в час Венеры, испытание оказалось непосильным. Тогда развернулась одна из самых забавных сцен во всей эротической литературе XVIII века: Джакомо охаживает маркизу, трудится из последних сил, обливается потом, но так и не может дойти до конца, несмотря на поощрение, щекотку, ласки Марколины, тщетно пытающейся его возбудить: «Ундина, покрывая меня раздражающими ласками, поддерживала то, что разрушало старое тело, к которому я был вынужден прикасаться, и природа не принимала действенности способов, какие я использовал, чтобы достичь завершающей стадии» (III, 50). Надо сказать, что только комичность рассказа может спасти Казанову, действующего (он сам это знает) как худший из прохвостов. Ничего не выходит, несмотря на достохвальные усилия хорошенькой Марколины. Редчайший случай для профессионального распутника: ему придется притвориться. «К концу часа я, наконец, решил кончить, изобразив все обычные признаки, проявляющиеся в этот сладкий момент. Выйдя из боя победителем, к тому же еще грозным, я не оставил у маркизы ни малейших сомнений в своей доблести… Даже Марколина поддалась на обман» (III, 50). Никакой патетики. С точки зрения мошенника, который должен делать свое дело и выполнять свои обязательства, это не столько неудача в постели, сколько профессиональный промах. Положение Казановы становится просто ужасным, когда приходится приступить к третьему совокуплению, на сей раз посвященному Меркурию. Он возбуждается, но семяизвержения не происходит. Как бы ни расточала Марколина все свои чудесные таланты лесбиянки, этого оказалось недостаточно: «И вот я снова не только не извергаю молнию, но и не в силах ее породить. Я видел невыразимые муки, какие мои труды доставляли Ундине, видел, что Серамида желает окончания сражения, но больше не мог его вести, решился слукавить во второй раз, обманув ее агонией, сопровождаемой конвульсиями, которые закончились в неподвижности – необходимом продолжении возбуждения, которое Серамида, как она мне после сказала, нашла беспримерным» (III, 51).

На следующий день г-жа д’Юрфе, невероятно довольная чудесной эффективностью интимных услуг Казановы, напрямик предложила ему брак. Надо уточнить, что с головой тогда у нее было совсем не в порядке. Поскольку она уже чувствовала, что возрождается в облике мужчины, то воспылала любовью к Ундине-Марколине! Если она выйдет за Джакомо, он сохранит ей все имущество в период преображения. На самом деле, подобная нелепость в отношении ее мужского воплощения все же не помешала бы Казанове на ней жениться и присвоить ее имущество после смерти. Но даже если в финансовом плане перспектива заманчива, можно понять отказ Казановы, которому не по себе от обязанности регулярно прикасаться к ее «дряблой коже». Устав от бредового воображения маркизы, которая спрашивает, где она должна приготовиться к смерти (то есть к родам!), Казанова повелевает ей вылить бутылку морской воды в том месте, где две реки текут недалеко друг от друга, иначе говоря, в Лионе, омываемом Роной и Соной.

Г-жа д’Юрфе отправляется вперед в Лион, вскоре за ней следуют Казанова и Марколина, которые прибыли в этот город 15 мая 1763 года. И тут от своего друга Жоспе Боно, шелкоторговца и банкира, он узнает, что Пассано, прежде него побывавший в Лионе, распространял против него мерзкую клевету и серьезнейшие обвинения, утверждая даже, что Казанова его отравил. «Он хочет, чтобы все знали, что вы величайший негодяй, какой только есть в мире, что вы разоряете г-жу д’Юрфе нечестивой ложью, что вы колдун, фальшивомонетчик, вор, шпион, предатель, нечестный игрок, клеветник, подделыватель векселей, меняющий личины, – короче, самый отвратительный из всех людей, и что он хочет явить вас обществу, но не через памфлет, а форменным разоблачением перед правосудием, к коему хочет прибегнуть, чтобы потребовать возмещения ущерба, который вы причинили его особе, его чести и, наконец, его жизни, ибо вы убили его медленным ядом. Он говорит, что в состоянии доказать все, что утверждает» (III, 76).

Положение кажется Казанове серьезным, ибо Пассано как будто готов на все. Он решился идти до конца, даже если сам окажется в тюрьме, лишь бы привести на эшафот своего врага. Более того: Джакомо, потрясенный и встревоженный, прекрасно знает, что, кроме попытки отравления, обвинения Пассано совершенно обоснованны, что его положение непрочно и опасно. Нужно немедленно действовать, защищаться, посоветоваться с адвокатом. По меньшей мере забавно видеть, что Джакомо считает Пассано грязным предателем и мерзким негодяем, тогда как он сам… Как только Казанова пригрозил Пассано принять законные меры против процесса, который тот хочет начать против него, тот уступил. Надо сказать, что он не меньший мошенник, чем его приятель, и что ему тоже не особенно хочется иметь дело с правосудием. За сто луидоров, которые дал ему Боно без ведома Казановы, обманутый обманщик отступился и покинул Лион. Такова, по крайней мере, версия в «Мемуарах». Как показывает Ривз Чайлдс, основываясь на письмах Боно к Казанове, на самом деле отступные составили всего пятьдесят луидоров и были выплачены лишь в сентябре 1763 года. Джакомо в самом деле дешево отделался…