Казанова - [70]
С Флоренцией уже покончено. Сомнительная история с векселем стоила ему изгнания. В середине декабря 1760 года он уезжает в Рим и поселяется в гостинице на площади Испании, где уже жил шестнадцатью годами раньше. Все так же очарованный великими мира сего, Казанова, разумеется, мечтает лишь об одном: быть представленным Папе Клименту XIII Реццонико, и чтобы снискать благосклонность кардинала Пассионеи, который предупредит Святого отца, он дарит ему редкое издание Pandecatrum liber unicus – однотомный сборник постановлений прежних римских юрисконсультов. Встреча с Папой в Квиринале проходит как нельзя лучше: Казанове удается рассмешить его шуткой, однако его главная и симптоматичная просьба – получить наконец-то разрешение вернуться в Венецию – не удовлетворена. Пусть Джакомо неутомимый странник, на самом деле он беспрестанно стремится к месту своего причала, в свою дорогую Светлейшую. Выйдя из Ватикана, он наткнулся на Мамоло, которого знал гондольером в Ка’Реццонико в Венеции и который стал первым метельщиком Святейшего отца. После пышного папского двора – простой обед: свинина на ребрышках и полента. Какая великолепная иллюстрация вечно непрочного социального положения Казановы! Резкий переход от Папы к метельщику. Хотя Джакомо благодаря своим талантам всегда удается держаться поближе к правящей элите и в самом центре аристократического общества, он, тем не менее, остается отребьем, парией, который по рождению все равно принадлежит к простонародью. Походя (ибо Казанова всегда остается самим собой и никогда не забывает об удовольствиях) – любовь с соседкой Мамоло, очаровательной Мариуччей. Вторая встреча с Папой, который сразу же отвечает ему на предыдущую просьбу: «Венецианский посол нам сказал, что если вы желаете вернуться на родину, то должны предстать перед секретарем трибунала» (II, 611). Разумеется, Казанова, излеченный от доверчивости после своего ужасного заточения в Пьомби, хочет получить гарантии, прежде чем столкнуться с безжалостным правосудием Светлейшей. Не может быть и речи, чтобы вернуться в Венецию, дабы прыгнуть в пасть к волку. Папа снова уходит от ответа: «У вас очень элегантный костюм, который вы наверняка не надеваете, чтобы молиться Богу». И на этот раз Джакомо не вернуться на родину, его разочарование, должно быть, огромно. Впрочем, Его Святейшество, крайне удовлетворенный тем, что заполучил в ватиканскую библиотеку редкое издание, подаренное кардиналу, пожаловал ему крест ордена Золотой Шпоры и патент с печатью, назначив Казанову в качестве доктора гражданского права папским пронотариусом extra urbem. Какая насмешка, ведь орден Золотой Шпоры, учрежденный Пием IV, должен был отметить католиков, отличившихся в науках, литературе и воинском искусстве! Правда, титул кавалера этого ордена, крайне ценившийся в XVI веке, сильно обесценился двумя веками позже. Но Казанова отнюдь не бесчувствен к такому отличию. Только когда один польский вельможа заявил ему, что этот орден – моветон, он перестал его носить.
Около 20 января 1761 года Казанова уезжает в Неаполь, где его принял герцог де Маталоне и отвел к своей любовнице Леонильде; любовница чисто формальная, чтобы пускать пыль в глаза, поскольку герцог уже не способен заниматься любовью с никакой иной женщиной, кроме своей законной супруги, да и там не на высоте! Эта неаполитанка, семнадцатилетняя красавица со светло-русыми волосами и черными глазами, настолько мила, что Казанова немедленно в нее влюбился, причем так, что решил на ней жениться. Нет проблем. Герцог согласен. Составили брачный договор. Получили избавление от публикации извещений о свадьбе, чтобы не тянуть с самим торжеством. Все готово. Леонильда извещает свою мать, та тотчас приезжает. Двойной сюрприз! Она не кто иная, как та самая донья Лукреция, то есть Анна Мария Валатти, которая в 1744 году была любовницей Казановы в Риме. А Леонильда, выходит, – дочь Джакомо. «О небо! Мой муж!» на сей раз заменено на «О небо! Твоя дочь!» Леонильде остается лишь почтительно поцеловать в лоб отца, за которого она собиралась выйти замуж. Вместо брачной ночи – семейная встреча, и Казанова отнюдь не обрадован резкому переходу от вожделенной плотской любви к любви отцовской. Могу себе представить физиономию несчастного Джакомо, когда на следующий день Леонильда бросилась ему на шею, назвав дорогим папочкой. Просто кошмар!
Едва разминулись с инцестом, который, возможно, и был его единственным желанием. Ибо рассуждения об этом предрассудке, которые Казанова приписывает герцогу, – наверняка его собственные, и притом довольно двусмысленные: «Если отец овладевает своей дочерью силой отцовской власти, он осуществляет тиранию, противную природе. Естественная любовь к порядку также побуждает разум находить такой союз чудовищным. В потомстве будет лишь смешение и неподчинение; наконец, такой союз отвратителен во всех отношениях; однако он таковым не является, когда оба любят друг друга и совсем не знают, что причины, чуждые их взаимной склонности, должны помешать их любви. Кровосмешение, вечный сюжет греческих трагедий, вместо того чтобы вызвать у меня слезу, вызывает у меня смех, и если я плачу над “Федрой”, то тому виной лишь искусство Расина» (II, 636). Рассуждение смутное на первый взгляд, однако столь же неясное в последствиях. Запрет на кровосмешение не установлен ни законом природы, ни нравственным принципом, ни каким-либо религиозным каноном. Это общественный договор, правило игры, чисто формальный кодекс, который, тем не менее, принято соблюдать.
