Казаки в Абиссинии - [41]

Поднимаюсь выше и выхожу, наконец, на обширное плато, усеянное камнями. Кое-где между камнями маленькими пучками пробивается серая травка, горькая на вкус, жесткая и ломкая. Местами мимозы, столпясь в маленьком острову, образовали серую заросль, дальше виден желтый песок и черные, загорелые камни. Общий колорит пустыни светло-серый. Далеко на самом горизонте чернеют горы. И то круглые, то остроконечные вершины красивым узором легли no серому небу. Погода летняя, петербургская. Совсем не жарко. Свежий ветер обдувает лицо. Небо покрыто тучами. Там, далеко на горизонте, льют дожди. Вот дождь дошел и сюда и заморосил мелкий и свежий. Он продолжался не более десяти минут, тучи рассеялись, распались, словно черные думы, развеянные ласковым словом, и голубое небо и ясное солнце осветили равнину.

Изредка среди серых кустарников выпрыгнет парочка стройных коз — диг-дигов. Диг-диг ростом с молодого козленка, строен и изящен. Рубашка его серебристо-серая, нежная и мягкая, по цвету напоминающая пух цесарки, брюшко белое, на ногах, под мышками, желтоватые подпалины. На голове у него два маленьких, черненьких рожка; большие уши и черные любопытные глаза напоминают нашу лань.

Диг-дигов я встречал всегда парами. Они поднимались из кустов очень далеко, шагов на 300, на 400, и резвым галопом бежали по пустыне, делая саженые прыжки через камни и скалы. Стрелять их чрезвычайно трудно. Пробежав шагов сто, они останавливаются где-либо среди кустов и серебристо — серое тело их едва видно на сером фоне мимоз. Целишься почти наугад, по впечатлению

Казаки принесли 9-го двух диг-дигов, а 10-го шесть и одну дрофу. Дичи хватило на обед и ужин; в эти дни совсем не резали баранов.

Кругом убитых козочек собралась толпа.

— «Какие у них ножки, ваше благородие», говорит Крынин, «словно резинкой подложеные».

Действительно, пятка ноги диг-дига образует мягкую и необыкновенно упругую серую мозоль, способствующую диг-дигу делать прыжки.

Мы ждали наш остальной караван 9-го после полудня, но он не явился. Под вечер послали с письмом к поручику К-ыу старшего черной прислуги Ато-Демесье. Он взял свое ружье Гра на плечо, укутался шамой и бодро зашагал в Джибути. Вернулся он 10-го рано утром и сказал, что он нашел караван близ Гумарэ и что завтра, после полудня, К-ий и его спутники присоединятся к каравану. Ато-Демесье в эту ночь прошел по тяжелой каменистой дороге, со многими спусками и подъемами, около 60-ти верст. Он ни минуты не отдыхал на пути.

Начальник миссии решил еще раньше сделать вторую дневку, чтобы собрать весь караван. Co вторым эшелоном пила большая часть зерна для мулов, много ящиков сахару и вопрос прибытия каравана был не маловажный.

10-го, около полудня, прибыли наши офицеры К-ий, А-ди, Д-ов, классный фельдшер С-он и кандидат К-ов.

Они не могли выступить, как предполагали, 8-го, потому, что, несмотря на все хлопоты Гасан-Магомета, он мог собрать вместо 50-ти всего 23 верблюда, да и те пришли к вечеру 8-го. Пришлось обратиться к французскому купцу Монату с просьбой забрать не поднятый груз и доставить его в Гильдессу. Монат согласился не сразу и, пользуясь безвыходным положением отряда, запросил за комиссию громадные деньги. Пока сторговались, пока заключили контракт, был вечер среды. Затемно 9-го выехали офицеры и врачи из Амбули и ночью прибыли на бивак у Гумарэ. У них не было ни свечей, ни мыла, ни воды. Темно было и палатку не разбивали. Положив под голову седла, а на землю бурки, они заснули крепким сном. Один сидел по-очереди, охраняя жизнь своих товарищей. Офицеры и казаки несли сторожевую службу наряду. Силы были так малы, что, в случае нападения, защита свелась бы к самообороне.

С большою радостью увидали они на другой день русский флаг над Баядэ и услыхали сигнал к завтраку, повторенный эхом в ущельях гор. Их опасные скитанья по пустыне кончились.

По утру 10-го заболел в конвое казак Любовин. С ним сделалась тошнота и резь в желудке. Человек с повышенной нервной системой, богатый помещик дома, писарь на службе в Петербурге, с трудом переносил он невзгоды военно-походной жизни. Все, и среди природы, и среди чуждого населения, поражало его, било по нервам сильнее, чем других его товарищей. Он и Изварин, уже уволенный из конвоя, оба нестроевые, оба низовые, оба богатые, плохо переносили непривычный климат, постоянный физический труд. Другое дело атаманцы Крынин, Архипов, Кривошлыков, Алифанов, Авилов и Демин — лапотники (Низовые казаки называют верховых; за их привязанность к земледелию и бедноте «лапотниками». Лейб-казаков на Дону иначе не называют как «гвардейцами», лейб-гвардии атаманцев — просто атаманцами и остальных — армейцами), как их презрительно зовут «гвардейцы», другое дело уральцы-моряки, малоросс Недодаев, толстяк, с массой природного юмора, рязанец Полукаров — эти весело работали, шутили на безводном переходе, находили время охотиться, ежедневно стоя пол ночи на часах. И не худели, не томились, но, памятуя присягу, терпеливо сносили и голод, и холод. и жару, шли пешком по камням пустыни, чинили ящики, вьючили верблюдов, ради общей пользы, ради общего дела. Я приказал накрыть Любовина бурками и положить в тень, а ночью забинтовать ему желудок. Доктора отряда не нашли в его положении ничего опасного для жизни.