Казаки-разбойники - [47]

— Ага, никого нет. Мать с утра с крёстной уехала, а отец у соседей сидит, приёмник слушает. — Генка оглядел всех, оглядел себя и махнул рукой: — Ладно, сойдёт!

— «Сойдёт, сойдёт»… Чудной ты какой, — дёрнула плечом Панова.

Сама она была в голубом шёлковом платье, пышные короткие рукава делали Аньку похожей на принцессу из сказки. И конечно, мальчишки смотрели на неё разинув рты. Заметив Любу, Панова отстала от Генки и сказала, ни к кому не обращаясь:

— Все нарядились — жуть. Будто на бал.

Получалось так, будто Люба, Соня и все сделали что-то неискреннее и стыдное: притворились красивыми.

— Аня, не задирайся хоть сегодня, — сказала Вера Ивановна.

И Любка обрадовалась, что ей на этот раз не надо думать, как поставить на место ядовитую Панову. Тем более, что она бы, наверное, ничего не придумала. Всегда, когда Анька её задевала, она придумывала ответы язвительные, убивающие наповал, но приходили они в голову слишком поздно, на лестнице после уроков, когда Пановой и след простыл, или придумывались дома, когда Люба оставалась одна.

Обе створки двери в зал всё ещё были закрыты. А из-за двери доносились звуки полечки. Это учительница пения Елизавета Андреевна репетировала.

— Люба, ты стихотворение не забыла? — спросила Вера Ивановна.

— Нет, Верванна, не забыла, — сказала Любка.

Наконец дверь зала распахнулась. На пороге стоял Дед-Мороз, гостеприимно раскинув руки в толстых белых рукавах. Шуба его сверкала разноцветными блёстками, а красная шапка была оторочена белым мехом. И густая белая борода скрывала всё лицо.

— Милости прошу, — прогудел из-под бороды густой бас, — все идите к нам на ёлку. Третий «Б», и третий «А», и третий «В» — все беритесь за руки и пошли веселиться.

Дед-Мороз взял за руку Соню, а за другую руку уцепилась Любка, а за ней Митя, а там ещё кто-то, и длинная цепочка вошла в зал. Заиграла музыка, весёлые звуки рассыпались по залу, как хрустальные сосульки. Но самое главное и самое великолепное — это, конечно, была ёлка. Высокая и густая, она упиралась макушкой в самый потолок. И наверху сияла звезда. А шары на ёлке тихо позванивали, и бусы, и разноцветные цепи, и яблоки сияли и горели и переливались радугой. Ребята шли вокруг ёлки, почти бежали под быструю полечку. А Любка всё задирала голову, чтобы получше рассмотреть все игрушки, чтобы не кружились они перед глазами цветной каруселью, а каждую можно было хорошенько увидеть, может быть, даже потрогать. Вон тот лёгкий серебряный шар, он слегка кружится на длинной нитке. А вон аист с длинным красным клювом и красной ногой. А вон Любина разноцветная цепь. Когда клеила, колечки получались неровные, но сейчас это незаметно. Цепь красиво висит на зелёной взъерошенной ветке и тоже слегка покачивается от ветерка, поднятого ребятами. А вон, на другой стороне, Митин домик. Здесь, на большой ёлке, он кажется ещё меньше, чем тогда в классе. Зелёная крыша, жёлтые окошечки, белый снег сверху.

— Люб, ты чего загляделась? — Соня взяла Любку за руку. — Пойдём скорее, там сейчас будем песни петь. А потом будет концерт.

У рояля полукругом стояли ребята. Елизавета Андреевна высоко подняла руки, улыбкой призвала всех к вниманию и с размаху опустила руки на клавиши. «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла-а-а…» — затянули девочки. Мальчишки петь стеснялись. Но когда Елизавета Андреевна заиграла «Три танкиста, три весёлых друга», тут уж все пели громко и радостно. И хорошо было петь всем вместе и смотреть на ёлку и на пальцы Елизаветы Андреевны, быстро скользящие по клавишам. И хорошо было знать, что праздник будет ещё долго, прямо бесконечно.

— Теперь концерт, — сказал Дед-Мороз и закричал немного дурацким, дед-морозовским голосом: — Ну-ка, ребятушки, ну-ка, умники, кто умеет пляски плясать, стихи читать, сценки представлять?

Это он кричал совсем напрасно, потому что сам же держал в руке, одетой в огромную красную рукавицу, программу, написанную крупным, разборчивым почерком Веры Ивановны, там по порядку были указаны все номера. И первой стояла Любкина фамилия, она сразу увидела её.

Вера Ивановна подошла сзади и положила руку Любе на плечо:

— Не забыла стихи?

Любка увидела, что Вера Ивановна волнуется, и сама заволновалась.

— Не, не забыла, Верванна, вы не беспокойтесь.

— Я на тебя надеюсь. — Вера Ивановна слегка погладила Любкино плечо, и Любка от смущения и удовольствия покраснела так, что сама почувствовала, как щёки стали гореть и уши тоже.

— Люба читает стихи! — закричал Дед-Мороз. — Похлопаем Любе! — И сам первый захлопал громко своими большими варежками. Звук получился гулкий, словно выколачивали подушку. — Залезай на стул, а то тебя не видно. — И Дед-Мороз подхватил Любку под мышки и поставил на стул под ёлку.

Сверху Любка оглядела зал. Все лица были подняты к ней, и все глаза смотрели на неё. И весёлое лицо незнакомой девочки с красным бантом в волосах, и суровое Митино, и доброе, с туго натянутой кожей Сонино, и красное, щекастое лицо Деда-Мороза. Все хлопали с удовольствием.

— Внимание! — закричал он, прекращая аплодисменты.

— «Вот моя деревня, вот мой дом родной, — начала Люба громко, — вот качусь я в санках по горе крутой…»