Казак Дикун - [66]

— Вот за сие спасибо, — на веру воспринимая подлую фальшивку, вразнобой заговорили участники круга, на котором присутствовало более двух тысяч человек.

Убаюканные и усыпленные прожженными пройдохами, казаки, не ожидая никакой беды, дружно сформировали представительную делегацию к царю, включив в нее четырех самых активных своих предводителей из числа участников персидского похода и десятерых — от екатеринодарских жителей и куренных селений. Первыми назывались Дикун и Шмалько.

В многострадальной эпопее сиромах разверзлась еще более страшная пропасть.

Расправа

«Ежели… останутся без послушания… упорными — арестовать всех и взять под стражу».

Из предписания Новороссийского военного губернатора, генерал — лейтенанта Н. М. Бердяева.

Заполучив обманным путем согласие схода бунтарей на делегирование его посланцев к царю и восстановление в прежних должностях главных войсковых чиновников и куренных атаманов, правительство Котляревского при содействии изощренного консультанта Пузырев- ского, словно цирковой фокусник, обставляло проводы делегации в Санкт — Петербург. Совершался поистине трюкаческий отвод глаз людей от потайных замыслов устроителей поездки. Создавалась видимость, будто делегация наделена какими‑то полномочиями, честью и достоинством всей Черномории. Для вящей убедительности Котляревский распорядился хорошо приодеть делегатов, дабы им презентабельней выглядеть в столице.

— Мы ничего для вас не пожалеем, родные казаки, — передавая указание атамана, заверяли представителей сиромы вездесущие чиновники Кордовский и Гулик. — Идите в цейхгауз и там получите новое обмундирование.

Посовещавшись со спутниками, Федор Дикун сказал:

— Пошли, хлопцы, на примерку.

А в цейхгаузе их уже ждали. Опять же, с особой инструкцией: Дикуна и Шмалько одеть и обуть наилучшим образом, остальных — поскромнее.

Сбросил там Федор свои обноски, облачился в платье тонкой шерсти, накинул на плечи свиту синего сукна, а поверх нее красный кафтан из такой же ткани, да добавил к тому шаровары красного сукна с позументами и сапоги красного сафьяна, затянул на себе полушалевый пояс — и, батюшки светы, превратился он в истинного красавца, настоящего казацкого атамана. Недоставало лишь традиционного оселедца на голове, зато ее прекрасно украшал темно — русый волнистый чуб.

Подойдя к стояку вблизи зарешеченного оконца с прикрепленным на нем треснутым зеркальцем, глянул в него и сам себя не узнал: до чего преобразился. Скупо подумал: не зря говорят, что пень наряди — и тот в царском облике предстанет. У него же ко всем данным имелись молодость, приятная внешность, которые еще больше подчеркивали притягательную силу своего обладателя.

Осипу Шмалько было выдано такое же обмундирование, как и Дикуну, с той разницей, что свита ему досталась зеленого сукна. Тот же набор одежды и обуви, не намного ниже качеством, получили и остальные члены делегации. Всем им выдали шапки из курчавого барашкового смушка, шелковые нитки, шнурки, нитки и иголки, ладанки с образами святых и другие принадлежности. Общие расходы на вещевое довольствие делегатов, точнее — обвиняемых в бунте — составили четыре тысячи рублей, эта сумма была зафиксирована в специальной ведомости.

В дальнюю дорогу отправлялись далеко не все те зачинщики смуты, которые фигурировали в первоначальном списке. Численно их было 25, теперь стало — 14. И пофамильно произошли немалые метаморфозы. Лишь четверо: Дикун, Шмалько, Собокарь и Половый — участники персидского похода — назывались неизменно. Из принимавших же участие в бунте «городовых» и куренных казаков в окончательный список попали самые непримиримые, кого заприметил лично сам Котляревский и его ближайшие соглядатаи. Непримиримыми и недовольными их заставляли быть угнетенное положение, бедность, бесчисленные тяготы. Одни в походе, другие дома и на кордонной службе впали в беспросветную нужду, что и привело их к открытому возмущению.

К четверке «персиан» присоединилась десятка домовых казаков куреня Брюховецкого — Осип Швидкий, Шкуринского — Степан Калина, Корсунского — Прокоп Чуприна, Тимашевского — Гаврил Шугайло, Иркли- евского — Илья Любарский, Кисляковского — Григорий Панченко, Пашковского — Степан Христофоров, Минского — Сергей Малиновский, Поповичского — Алексей Маловецкий, Нижестеблиевского — Яков Ка- либердин.

Стряпчий беспардонной выдумки, полковник Пузырев- ский поторапливал войсковое правительство с выпровож- дением делегации из Екатеринодара:

— Нельзя медлить ни часа. Да и мне надо отбывать в Ставрополь.

Он даже притворно посокрушался над собственным неудобством:

— В помощь капитану Мигрину на время следования делегации в Санкт — Петербург выделяю своего адъютанта, сам остаюсь пока с денщиком.

Умалчивал лишь о том, как совместно с Котляревским и Мигриным он сочинял письма на имя царя и военной коллегии сената, сколько в них содержалось предвзятости и откровенной лжи, от казацкого товарищества утаивалось, какие инструкции давались офицерам на предмет строжайшего хранения пакетов, врученных им в Екатери- нодаре. От сопровождающих начальство требовало, чтобы они упрятали их надежно, чтобы исключалась всякая возможность их прочтения казаками. Пусть думают, что содержание писем в засургученных пакетах то самое, как это было искусно подано Мигриным на войсковом сборе.