Казак Дикун - [57]

Чернышев взорвался, толкнул хорунжего в грудь:

— Иди прочь, не бузотерь.

— Я и не бузотерю, правду ищу.

Полковник приблизился к Собокарю и, склонившись к самому его уху, сдавленным голосом приказал:

— Снимай саблю, ты позоришь честь офицера.

Из палатки командира Собокарь вышел без сабли и сразу стал жаловаться, что он, старый и немощный, не мог противостоять насилию, полковник ударил его в грудь, чем привел к великой скорби, создал обстановку, при которой невозможно по справедливости жить.

Дождь в Усть — Лабинской лишь изредка покапал, смес

тился куда‑то в сторону, на юго — запад. Солнце вновь залило светом всю цветущую зеленую степь, только кое — где прихваченную летним увяданием.

— Поднять колонну в поход, — распорядился Чернышев, расстроенный стычкой с хорунжим. — До наступления вечера успеем прийти в Васюринский курень.

Июль — макушка лета. День, что год. Тянется долго. В Усть — Лабе же команда к движению была подана после обеда, до заката солнца оставалось еще много светлого времени. Всем не терпелось поскорее добраться до Васю- ринской. А уж Федору Дикуну и его землякам — вдвойне и втройне. Федор будто наэлектризовался от ожидания встречи с Надией, ее отцом и матерью, с бывшими голов- кивскими соседями и знакомыми.

Прикубанский шлях довел колонну до кордонного поста Редутского, где на высоком кургане стояли два трехсаженных, уже посеревших от непогод пограничных столба. С западной стороны столб имел надпись «Кавказское наместничество», другой, с восточной, оповещал: «Черноморское войско».

— Наконец‑то, — со вздохом облегчения громко произнес Дикун, обращаясь к васюринским односумам, — Еще чуть — чуть поднажмем — и мы в своей округе.

С таким же настроением шли в тот день к Васюринс- кому редуту Никифор Чечик, Прокоп Орлянский, Марк Бондарь, Семен Дубовской и другие приписанные к нему казаки.

По единственной васюринской улице, что будто полу- рогом опоясала западную оконечность кубанской излучины с крутым берегом, перед заходом солнца пропылило стадо коров, ведомое усатым пастухом с длинным плетеным бичом, возле которого мелко трусила лохматая собака. Казачки развели по хлевам и уже подоили своих буренок, но солнышко еще не закатилось за горизонт. Пахло травами, парным молоком и еще чем‑то родным и близким, что только можно уловить обонянием в крестьянском селении. На двух окраинных сторожевых вышках еще маячили фигуры караульных; для пластунских ночных залогов вблизи караульных землянок, по рвам и кустам, еще свой час не наступил.

И тут, словно по чьему‑то сигналу, селение огласили два коротких желанных слова:

— Казаки идут!

Люди высыпали на улицу, проворные мальчишки уже со всех ног мчались навстречу колонне черноморцев, свернувшей с екатеринодарского шляха на короткий васюрин- ский тракт. Над колонной птицей взметнулась походная песня:

Ближний бой и дальний Не в новинку нам.

Деды передали Славу казакам.

Гей, гей славу казакам.

И, уже проходя по самому центру селения, походники завершали песню упругим, плотным обвалом:

В Запорожском войске Трусам места нет.

Нам друзья по — свойски —

Сабля и мушкет.

Гей, гей сабля и мушкет.

При угрозе новой За край отчий свой Казаки готовы Встать стальной стеной.

Гей, гей встать стальной стеной.

Объятия, слезы, радостные и горестные восклицания — все слилось у людей в одну общую гамму чувств, как только походники остановились возле вновь построенной церкви. Многие не возвратились — по ним казачки плакали в голос. Тем, кто остался живой — от всего сердца шли слова привета и любви родных и близких, всей громады. Без внимания не оставались не только земляки — васюринцы, но и все их друзья — товарищи из других куреней. Жители наперебой звали к себе служивых на ночлег.

— Ходьте до нашей хаты, — то там, то здесь гомонила толпа, плотным кольцом окружив воинов — черноморцев.

Чернышев не стал сдерживать душевный порыв васю- ринцев. Подозвав к себе старших офицеров, распорядился:

— Не препятствуйте гостеванию. Только у обоза и штаба поставьте часовых.

Теперь уже не в думках, въяве произошла долгожданная встреча Федора Дикуна с ненаглядной Надией и ее родителями. Даже лучше, чем он представлял. Он полагал,

что по приходу в Васюриискую ему придется отпрашиваться у начальства и одиноким путником шагать к Кода- шам. Получилось же иначе. Кодаши вместе со всеми оказались у церкви, первыми увидели Федора и сразу подошли к нему. Тетя Ксения по — матерински припала к его груди и со слезой в голосе проговорила:

— Слава Богу, живой, здоровый. А что загорел и почернел от солнца — тебе даже к лицу.

Федор смущенно ответил:

— Три месяца в пути — не шутка.

Потом подошел к нему Кондрат. В расстегнутой у ворота белой рубашке, перепоясанной шелковым поясом, и легких летних шароварах. Тот по — мужски крепко обнял парня, прогудел своим бархатистым голосом:

— Узнаю Дикунову породу: крепок и вынослив, настоящий казак. Да еще из наших, головкивских.

Выразив Федору свою приязнь, Кодаш обернулся к дочери:

— А ты чего притихла? Подходи ближе, приветствуй своего старшего друга детства.

Надия зарделась, потупила долу очи, но сделала несколько шагов вперед. Тихо произнесла: