Казак Дикун - [46]

— Левофланговая батарея — в полной готовности.

В отсутствие полковника И. Чернышева координировавший боевые и походно — тактические действия обоих полков старшина Иван Великий загорелся желанием самолично убедиться в точности рапорта офицера, своим придирчивым оком глянуть на батарейную диспозицию.

— Подать баркас, пойдем на Камышеван и дальше.

Кто‑то из офицеров возразил:

— Нельзя выходить. На море — шторм.

— Проскочим, — отмахнулся Великий.

Вместе с Кравцом и матросами полковник отправился на Камышеван. На подходе к берегу очередная мощная волна, словно спичечный коробок, опрокинула баркас вверх килем, все в нем сидевшие посыпались в воду. В одно мгновение Великий ушел на дно, а Кравца и матросов сумели выловить и вытащить на сушу свидетели происшествия — солдаты и казаки десантного лагеря. Тут же на поиск утопшего отправился с командой есаул Никифор Черепаха. Но обнаружить тело полковника не удалось.

Между прочим, в те дни Черепаха стал есаулом той самой третьей сотни, с которой Федор Дикун проделал длинный путь до Астрахани и Баку. В сотниках же в ней остался бессменный Степан Щека, а вот хорунжий был тоже новый — Павел Гришко.

На полторы — две недели раньше приключилась печальная одиссея с полковником Иваном Чернышевым. Издерганный в Астрахани морскими перевозками людей и грузов на остров Сары он, наконец, 23 сентября и сам с оставшимися 45 казаками отправился в путь, дабы вступить в командование своим полком и заняться более престижными боевыми делами.

С Житного бугра небольшой отряд погрузился на судно майора Варвация. Тот заверял:

— Доставлю в лучшем виде.

Зря обещал. На второй день море заштормило, поднялся ветер. Пришлось прижиматься ближе к берегу, становиться на якорь. На мелководье судно колотило волнами так, что напрочь выбило руль. За борт было выброшено 125 четвертей муки и овса. Затем погода улучшилась, руль поставили на место и снова продолжили плавание. А третьего октября в открытом море разыгрался еще более свирепый шторм, руль выбило и унесло в море. Судно стало неуправляемым. До 26 октября его команду Каспий носил по волнам, как заблагорассудится морской стихии. Наконец, где‑то в восьмидесяти верстах от Дербента она сжалилась над скитальцами и прибила их к горам. Страху натерпелись казаки вдоволь, но в уныние не впадали. Кто‑то из команды даже пошутил:

— Прогонных нам все равно не платят. Но и без них прогулка получилась до икотки.

Чернышев с командой добрался до Баку и там доложил его военному коменданту, герою штурма неприступной крепости Дербента генерал — майору Ивану Дмитриевичу Савельеву о своих злоключениях. Внимательно выслушав полковника, Савельев сказал:

— Рад помочь боевому казаку.

Он направил Чернышева к начальнику таможни Вот- ранвилю, а тот обеспечил его переход по морю с восемью сопровождающими черноморцами до места дислокации полка на Камышеване.

Тем временем, потеряв полковника Великого и ничего не ведая о судьбе Чернышева, бригадир Головатый назначил командирами полков: первым — своего сына Александра Головатого, вторым — капитана Дмитрия Вараву. Старику не повезло и со своим высшим начальством. После кончины Н. С. Федорова он сам недолго исполнял обязанности командующего войсковой группой, потом этот пост занял граф Федор Матвеевич Апраксин. Не успел с ним как следует познакомиться, как и он 16 ноября скоропостижно умер. Снова пришлось брать на себя ответственность за действия всей группы. Потом командование перешло к князю Павлу Дмитриевичу Цицианову. Титулы командующих росли, а дела шли все хуже. Не помогла их улучшению и перебазировка из Персагата в устье Куры ставки главнокомандующего В. А. Зубова.

— Какое‑то заклятое место, — ходили разговоры сре

ди солдат и казаков. — Боев почти нет, а людей теряем каждый день.

Случалось, персы выкрадывали и брали в плен зазевавшихся десантников. Свидетелем одной такой истории стал Федор Дикун. Он оставался на Сальянах, как все казаки, прибывшие с конвоем при лейтенанте Орловском. Сам их временный начальник давно уже возвратился в штаб — квартиру войсковой группы, а они продолжали службу в своих сотнях. Так Федор вновь был причислен к своей третьей «непромокаемой», есаулом которой стал Никифор Черепаха.

Однажды ранним ноябрьским утром, находясь в гарнизонном карауле, Дикун нес вахту часового вблизи реки Куры. От ее перекатов и прибрежных еще зеленых зарослей несло монотонным журчанием воды, сыростью и осенней прохладой. Федор дефилировал вдоль Куры с ружьем от одного назначенного ориентира до другого, охраняя участок от проникновения лазутчиков с противоположной стороны.

Вдруг у невысокого галечного обрыва послышался какой‑то резкий всплеск и шорох. Федор взял ружье на изготовку:

— Стой, кто идет?

Из‑за можжевелового куста показался заросший курчавой бородкой и усами человек среднего роста, в вымокшем казачьем одеянии. Он продрог, посинел, казался старше своих лет.

— Я свой, — переведя дух, вымолвил он. — Из плена бежал.

Федор сдал задержанного караульному начальнику. И уже сменившись с дежурства, разузнал, что же произошло с незадачливым черноморцем. Выяснилось: 27–летний казак Каневского куреня Астафий Буряк в составе большой команды из ста человек занимался заготовкой леса на левом берегу реки Куры, занятом десантными войсками. Отбился от команды и тут же его сцапали персы. Ружье отобрали, засунули кляп в рот, чтобы не кричал, — перемахнули с пленным через Куру. А там он достался одному зажиточному хозяину, притом — в отдаленном селении. Перс запер его в сарай, а потом стал употреблять как невольника на всякие работы во дворе и в поле. За ним постоянно наблюдал надсмотрщик, пожилой, в надвинутой папахе, родственник хозяина. «Влип, — мысленно укорял себя казак. — Как только выбраться отсюда»?