Казацкие байки - [32]

                 - А что, - молвит, - Стыцю, не нужна ли тебе хозяйка в хату?

                 - Не-е, - казак отвечает, - казаку бабу не положено иметь. Поки казакую, не нужна мине хозяйка.

                 Давай тута старуха сундуки свои отворять, да добром хвалиться своим.

                 У Стыця и дыхание сперлось от виденного… Чего только не было в тех сундуках! Злато – серебро: и в талерах, и в дукатах, и в монистах, и в слитках, фунтов эдак по десять!  Каменья драгоценные - чуть казака зрения не лишили блеском своим да переливами. Кафтаны да зипуны, кунтуши и черкески, сукна да отрезы парчовые, меха блескучие…  Однако же, главный сундук старуха, аки главный козырь приберегла…

                - Ну что, - говорит, - Стыцю, как тебе приданное?

                - Да ништо, - Стыць ответствует, губу закопылив., - не нужно мине барахло энто! А что надо, я себе на войне завоюю! Да, пожалуй, в моих сундуках добра и не меньше, а мож, и поболе твово будя!

                 - Хи-хи-хи! – старушка засмеялася дробненько, - чего врать-то, соколик? Да ты столько добра и в глаза не видывал и слыхом не слыхивал! А покажу-ка я тебе свой главный сундук, какой твоим станет, коли женишься на мне!

                 Тут хитрая старуха выволакивает из самого темного угла сундук красного дерева, да полосами медными окованный. А как раскрыла его – ох, не приведи Господь, чего с казаком исделалося! Едва рассудка не лишился Стыць, побачив сокровища, что в сундуке были свалены. А была тама амуниция военна – сабли в пихвах[14], златом обложенных, да с рукоятями из кости мамонта; шашки кавказски в злате да серебре, в пихвах оксамитовых; пистоли турецкие да гишпанския; шеломы кованные да сусальным золотом луженные, кольчужки да латы воронены, эх…

                 Знала, старая карга, чем казака привадить, ох, знала… А ить за малым не согласился Стецько супружником чертовкиным стать… Но, знать, кто-то в ухо ему шепнул, окстись, мол. Не губи душу християнску-то…

                Замотал Стецько головой, предложение старухино отрицая. Потемнела та лицом, посмурнела. Клюкою своею в пол ударила так, что стол, подпрыгнув, набок завалился…

                - А только не уйдешь ты отселева, Стыцю, иначе, как супругом моим заделавшись! Вот тебе слово мое последнее!

                Заговорил тут вдруг ворон, доселе молча на плече старухином сидевший.

               - А что, казак, ежели мы с тобою заспорим? Вот разгадаешь мои три загадки – домой пойдешь. А коли не сможешь – взавтра же свадьбу гуляем!

               - А давай! – Стецько от отчаянности даже шапкой об пол ударил, чуба свово опростав. – А тольки, по-честному давай! Отгадаю – отпускаете меня!

                Ворон крякнул и, с плеча старухиного соскочив, одним махом крыла стол на место поставил. Другим крылом махнул - вся снедь, что старухой со стола сброшена была, вмиг с полу исчезла.

                «Э-э, - думает казак, - да и ты не прост, серый. Как бы этот птах меня в западню не заманил»…

               - Ну, теперя, Стыцю, скажи: высоко ли небо от земли?;         

               - Да не столь высоко, - Стецько отвечает, - там стукнет, а здеся слышно.;

               - А широка ли земля?;

               - Вона там солнце всходит, а тама заходит — столь широка!;

               - А глубока ли земля?;— ворон уж злиться стал…

               - Да был у меня дед, умер тому с девяносто лет, зарыли в землю, с тех пор и домой не бывал: верно, глубока!

               Ох, и забрало ворона! Кочетом на Стыця налетел, да так клюваком своим железным звезданул, что у казака шишак здоровенный на лобе враз вспух. Потерялся тут Стыць… Понял, что не выйти ему из избушки энтой, разве как не сделаться супружником бабкиным. А только никак не можно казаку с нечистью женихаться! И решил Стецько в хитрость сыграть.

               - Ладно, - говорит, - ваша взяла… Согласный я… Тольки ить надо ж сватовство обмыть по казацкому звычаю. Да так, чтоб небесам жарко стало!

               Эх, как проняло старушку! Да как запляшет по горнице, заскачет! Вмиг скатерка самобранная снова на столе оказалась, да закусок на ей пуще прежнего поприбавилось. А уж горилки выставила….

               Уселись все за стол и ну, бражничать!

               Вскорости ворон так упился, что клювом своим поросенку пареному в брюхо влез, яблочки райски выклевывая, да так и заснул, бедолаха.

               А бабка ничего – крепка оказалась! Уж у Стецька в голове замутилося, ноги в заплет пошли, а бабулька все, знай, выплясывает да выкаблучивает! Не береть ее горилка, хочь тресни… Тута схитрил опять Стецько – на двор попросился под ливень, да все съеденное – выпитое и выпростал из себя, два пальца в рот сунув. Сразу просветлело в голове…

                Долго ли, коротко ли, а только упилася и бабка. Однако же, так за локоток казака держит, что не вырваться.

                Толкнул тута казак ворона и спрашивает:

                - Тебя как кличут-то, тетеря глухо-пьяная?

                Ворон гордо башку свою из чрева поросенка выдернул, на Стыця одним глазом соловелым глянул: