Кайнокъ - [106]

Пирогов застонал, будто пронзенный раскаленным штыком. О небо, не дай состояться соблазну, не дай разрядить револьверы в бранчливую свалку повязанных тел.

И небо сжалилось, не отняло разум.

— Видите карандашик, Геннадий Львович?

— Даже очень хорошо. На фоне остального Собакевича он особенно мил и, я бы сказал, невинен.

— Опишите его подробно. Потом снимите и завтра предъявите Долговой для опознания.

— Это очень важная улика, — догадался Брюсов.

— Самая главная.

На столе краснела медью керосиновая лампа без стекла, стояло зеркало с отбитым уголком. За зеркалом вместо подставки лежал туго набитый мешочек. Корней Павлович протянул к нему руку и, еще не сознавая почему, заволновался, как от нечаянной встречи со старым знакомым. Он только коснулся его, и будто током прошило пальцы. Он узнал… Он узнал замшевый кисет с красной шелковой тесьмой, красным вышитым крестиком сердцем.

«Ах же ты… — Он не находил слов и чуть не задохнулся было. — Ах ты, стерва… Лебедушка… Гетера! Ге-те-ра с переулочка. Но ты у меня спляшешь за компанию…»

Он даже завертелся на месте, будто искал Лизку, чтоб высказать ей все вслух. Но тут его окликнул Брюсов. Корней Павлович прикусил губу.

— К-к… Смотрите… Тут склад. Как в довоенном магазине, — сказал Геннадий Львович, обводя рукой темный угол.

В глубине ниши, которую молодой Большаков или принял когда-то, или запомнил как боковую комнату, стояли на деревянной подставке два мешка муки, десять банок тушенки, фляга с маслом, сахар.

— Богатство-то, товарищ лейтенант. Богатство! — нетерпеливо повторил Брюсов.

— Это только часть. Примерно четверть от снятого с машины.

— Такое богатство.

Пирогов поднял фонарь над головой. Под самой кровлей на естественной каменной полке лежали три металлических круга. Корней Павлович стал на уголок настила под мукой, дотянулся до одного. Пулеметный магазин! Полный до отказа… Дальше, уложенные один к одному, лежали свертки из пропарафиненной бумаги. Брюсов прямо с земли взял один. Он оказался тяжел, но вроде как сыпуч. Аккуратно размотав бумагу, он показал Пирогову полную ладонь патронов.

Это были «кайноки».

Глава сорок седьмая

Они возвращаются распадком, вдоль которого пробежали утром Козазаев, Пестова и дружинники. Это самый прямой и короткий путь к проселку на Ржанец и Покровку.

Васька Князь, рослый и сильный, несет на спине привязанного к нему Туза. Чтоб не баловался, сказал Козазаев, предлагая этот способ транспортировки. Остальные тоже волокут на себе банки тушенки, часть муки, сахара, соли в заплечных мешках, патроны, пулеметные магазины, винтовки, закинутые за спины под мешки. Это вещественные доказательства, которые никто не сможет поставить под сомнение.

Тропа вдоль склона узкая, извилистая, обегающая каждое препятствие, каждый выступ не иначе, как повторив его форму. Пирогов идет первым, вглядывается в наступающий вечер. Тело отяжелело от усталости, борьбы с атаманом да и недоедания. Прямо перед ним висит на синем небе звезда. Она переливается разными цветами: желтым, оранжевым, фиолетовым, и потому кажется, что она пульсирует, как сердце.

Следом за Пироговым тащит ноги, страдает от одышки и кашля Брюсов. Винтовку он несет не на ремне, а в руках перед собой. Сказывается повышенная настороженность.

Через небольшой интервал — полтора-два шага — за ним плетутся понуро арестованные, а следом — Козазаев и Псстова. Дальше дружинники, Саблина, Ткачук.

На поворотах Корней Павлович оглядывается, как бы делая смотр растянувшейся, тяжело переставляющей ноги веренице. Мысли его непрочны, скачут, как теннисные мячики.

«Надо ходатайствовать о награждении участников… Козазаева, Пестовой, Ткачук… Всех! А Павла персонально. За смелость в принятии решения. За решительные действия».

Ему представилось, как после излечения приезжает Козазаев в свою часть, а на груди у него орден. В тылу полученный. За инициативу, за смелость и отвагу при ликвидации вооруженной банды Васьки Князя… Вот удивятся бойцы!.. Впрочем, чему тут удивляться? Срам один, что позволили долго гулять Ваське…

Он еще не может по-настоящему представить цену сделанному, потому что не задумывается о том глубоко. Но он знает точную цену всем людям, которые шли с ним, и это самое важное, самое ценное на сегодня.

«А ведь Михаил их нащупал… Как это ему удалось, прояснится на следствии. Но он их точно нащупал… Надо не забыть Ударцева в ходатайстве. Он достоин… Потому как первый почувствовал, разгадал нити, ведущие к банде. И тогда они… Они срочно вызвали его куда-то, перехватили дорогой… Кто мог вызвать? Сахаров, вот кто! Он же в переписке состоял. В активе! Своим человеком представлялся. И ко мне прижимался осторожно: „шпиенки“…»

Он оглядывает верхнюю кромку отрога, прислушивается к шагам сзади. Пульсирующая, будто сердце, звезда уже не одна, она окружена несколькими такими же живыми маячками.

«Кто такой Скоробогатов? Что означает досье Ударцева и бумажки из дома Сахарова? Речь в них об одном оборотне… Но какая у него связь с Сахаровым?..

Одному это дело не размотать. Да и надо ли ему заниматься им? Пусть ломает голову следственный отдел управления. А ему надо побольше внимания подготовке девчат уделить. С самообо-ронцами поработать. Заняться профилактикой. Совсем запустил…»