Кавказское сафари Иосифа Сталина[воспоминания родственника Нестора Лакобы] - [22]
«Неблагодарный ты человек, — почти, что пропела Надиме, — мечтал получить письмо, а теперь болтаешь о какой-то работе!».
«Письмо…?».
Я выхватил у нее из рук конверт и побежал во двор, к свету. И крикнул невестке: «Глупая ты, я ведь пошутил насчет работы, кто меня, троцкиста-уклониста, назначит министром!?».
«Уважаемый тов. Джихоглы Мустафа Ахмедович! Извините меня, что так поздно отвечаю. Тяжело болел. До десятого октября — я буду в Москве. Но всё-таки перед Вашим приездом, хорошо было бы, если бы Вы предварительно позвони-ли…
Мне тоже… интересна героическая и печальная судьба и подвиг Вашей сестры.
С тов. Приветом Ваш Назым Хикмет».
Триста лет не говорил я ни с кем по-турецки. А когда-то меня хвалили за прекрасное стамбульское произношение. Но у Назыма Хихмета, на его подмосковной даче, мне представилась такая возможность. Нет, я не забыл турецкого языка, а как странно, не правда ли, что человек держит в памяти вещи, которые могут уже не понадобиться!
Хозяин принял меня так, словно мы были однокашниками, будто когда-то по-клялись встретиться и говорить, говорить, говорить. Пришли гости — поэты, журналисты. Я уже не помню их имен, да и тогда вряд ли запомнил, ибо был поглощен рассказом о сестре, племяннике, братьях. Незаметно подкралась ночь, я собрался ехать в Москву, в гостиницу. Но Назым Хикмет уже распорядился постелить мне на диване, в соседней комнате. В столь поздний час, объяснил он, далеко не безопасно путешествовать в пригородных поездах. Он не знал, что мне доводилось «путешествовать» и в самые мрачные времена, в период так называемой «сучьей войны».* Однако я принял его приглашение. В память о нашей встрече Хикмет подарил мне книгу стихов, изданную в Болгарии, и пьесу «А был ли Иван Иванович?».
Но поэму о Несторе и Сарие написал не он, а Семен Израилевич Липкин…
Я работал ученым секретарем в совете министров Абхазии. В Советском союзе многие служили где-то и как-то. Но мне было не привыкать. Хотя, во время первого срока, меня, как инженера, специально перевели из лагеря под Горьким — на Урал, в Нижний Тагил, где строился металлургический комбинат. Я уцелел в самые тяжелые, голодные годы благодаря своей специальности. Стране нужно было много чугуна и железа, вольнонаемным требовалась зарплата и жилье, к тому же не каждый поехал бы в Сибирь, на Урал, на Колыму. А таких как я, заключенных, можно было заставить работать прикладом, за порцию баланды.
Наконец я устроился по специальности — старшим прорабом объединенной строительной группы при министерстве торговли Абхазии. Обзавелся семьей. В общем, понемногу возрождался.
Мне предлагали должность начальника участка, — не за красивые глаза. Ведь я уже не был изгоем, а единственным из уцелевших членов семьи Лакоба, братом Сарие. Нестора не просто реабилитировали: его имя теперь произносили с трепетом, и те, кто еще десять лет назад боялся со мной поздороваться, специально переходили улицу для приветствия. О Несторе вышло несколько книг, в ботаническом саду, в том месте, где стоял склеп с его гробом, воздвигли памятник. В честь Лакоба назвали одну из центральных сухумских улиц.
Да, мне предлагали повышение. Но для этого я должен был пойти на компромисс: вступить в компартию. Сегодня мои слова могут показаться смешными, если не сказать, лживыми, но я наотрез отказывался. Через несколько лет я и так стану начальником участка объединенной строительной группы, чего же еще нужно было хотеть? Из тюрем и лагерей политзаключенный выносит единственный положительный опыт. Опыт, который рождает стойкое неприятие насилия, а значит и коммунизма. Только в этом случае, и ни в каком другом, можно сказать и себе, и другим: я сидел не напрасно. Чтобы стать коммунистом, надо принести кого-то в жертву, чтобы стать антикоммунистом, нужно самому сделаться жертвой. Печальная, но справедливая сентенция.
Советские коммунисты…разве не были они каннибалами? Как же мне иначе назвать существ, поедающих себе подобных? Царская семья или философ Флоренский,* тысячи, десятки тысяч уничтоженных старых интеллигентов — это, хотя бы, идейные враги большевиков. Но секретарь абхазского обкома партии В.Ладария был для них своим человеком. Из его смерти они сотворят миф о безусловной и бесконечной любви к партии и Сталину. Когда Ладария, по приговору тройки, поставили к стенке, он, дрожа от страха, воскликнул: «Да здравствует компартия, великий Сталин и его верный соратник Лаврентий Бер…». Конечно, Ладария пытался спасти жизнь, и только. Он надеялся, хотел верить, что исполнители приговора не смогут выстрелить в человека, произносящего эти священные слова. Но коммунисты сделали из него жертву, оправдывающую собственную смерть перед лицом непогрешимости партии…
Книга опубликована на сайте http://www.hrono.info/statii/2004/musto_vozvr.html >
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.