Кавказский гамбит - [32]

Конечно, перечисленные соображения в уме Панюшкина так ладно не выстраивались, но на интуитивном уровне он упорно оттягивал решающий момент. Ему даже удалось вывернуться из патовой ситуации в День железнодорожника.

В первое воскресенье августа, после корпоративной вечеринки, Зина пригласила Василия к себе на праздничный ужин. Заранее наготовила вкуснятины и усадила дорогого гостя за большой складной стол, который по этому случаю извлекла из-под дивана. От обилия блюд разбегались глаза: истекающий жиром рыбец, жареные креветки в чесночном соусе, фаршированные брынзой помидоры, сулугуни с базиликом, завернутый в тонкий армянский лаваш. Еда удивила, но не прельстила, и водка в матовой бутылке с иностранной надписью оказалась ничем не лучше расхожей отечественной с зеленой наклейкой. Вася настороженно выпил пару стопок и, миновав селедку, распластанную на узкой длинной тарелке вместе с головой, взял из консервной банки пряную таллинскую кильку, уложил ее поверх намасленной черняшки и прижал пальцем, чтоб не сползла.

— Плохо ешь, — сетовала хозяйка, пододвигая гостю тарелку с хрустящей свиной отбивной на косточке. — Сказал бы что любишь, я бы приготовила.

— Тебя люблю, — неожиданно сказал Панюшкин и зажмурился.

У Зинаиды дрогнула вилка, на которой она несла ко рту большую греческую маслину. Вкусов Черемисина она уже не помнила, а Нестор пожрать был здоров. Оба они клялись ей в любви, и лучше бы Васька промолчал. В прежней неопределенности, в предвкушении счастья, счастья было больше хотя бы потому, что нельзя потерять то, чего еще нет.

Она пропустила реплику мимо ушей (ну, сказал и сказал) и привычно хлопала рюмашку за рюмашкой. Она всегда больше пила, чем ела, а сегодня еще вместе со своими в пансионате подзарядилась прилично. Скоро взгляд у нее остекленел и спина сделалась ровной, как струна, — так она старалась сохранить равновесие и одновременно достоинство. Василий восхитился: ну, молодца! Он неотрывно, с глубокой нежностью смотрел на пьяную Зину. Улучив момент, поймал изящную руку в свою грубую и сухую ладонь, затем подвинулся ближе, обнял и ткнулся носом куда-то в складку между пышными грудями. От непривычной гладкости кожи и пряных духов его мысли затуманились и поплыли, а Зина привалилась мягким плечом, обняла за шею, и губы их встретились.

Черт! Васька не припоминал, чтобы от поцелуев у него когда-нибудь кружилась голова. Не самогон, а так завертело — на ногах не устоишь, хорошо, что на диване сидел. Млея, он растворился в Зине, как никогда не растворялся в жене. Капу он брал, как берут бабу, гася естественную мужскую жажду, а здесь хотелось вывернуться наизнанку, чтобы доставить удовольствие женщине. Но вовремя опомнился и воли желанию не дал. Это дамское белье, шелковое, скользкое, и заточенные коготки, которые скребли ему спину, — все было слишком непривычно, неловко. Не готов. Не готов психологически, добавил бы Васька, если б знал такие слова.

Оторвавшись от влажных губ, он спросил:

— Знаешь, какая у меня мечта?

Зина разочарованно поправила прическу:

— Вся Хоста знает. Автомобиль.

— Нет. Автомобиль был раньше. Другая. — Василий задумался, как бы понятнее ей объяснить. — Сидеть с тобой рядом.

— Так уже сидишь.

— Чтобы совсем не уходить.

Зина посмотрела на него испытующе — она хотела того же, но ответила сдержанно:

— Не уходи. — Подумала и не смогла промолчать о важном для них обоих: — А семья?

— Что-нибудь придумаем, — весело ответил Васька. — Утрясется. А радости у нас никто не отымет.

Он ничего не выдумывал. Действительно, до сих пор в его жизни все как-то само собой образовывалось к лучшему. Он и теперь на это рассчитывал.

Зина улыбнулась узким краешком рта, простив ему недавнюю мужскую нерешительность:

— Вот за что я тебя особенно ценю, так это за легкость. Ценю и люблю.

Любит! Василий за разговорами незаметно, однако прилично выпил и спьяну чуть не заплакал — как хорошо-то! Но почему грустно? Тем более теперь, когда женщина его мечты призналась в ответной любви и готова принадлежать ему, стоит только руку протянуть. Он вдруг вспомнил, как Шапошников сказал, что от хорошего хочется умереть, и, кажется, наконец понял, о чем шла речь.

— Ты, Зина, для меня больше чем женщина. Ясно?

— Не очень.

— Ты хрустальная мечта. Просто так, между водкой и селедкой, да втихаря, я тебя трахать не хочу, а хочу, чтобы ты была только моя, и у меня — никого, кроме тебя. И не прятаться.

— Б-большая программа, — язык подчинялся Зине хуже, чем мысли. — И к-как ты собираешься ее осуществить?

— Пригоню для Арчила несколько машин из Германии, получу хорошие деньги. Тогда разберемся. Деньги у нас теперь решают все.

— Ты думаешь?

— Слышал, по телевизору какой-то крупный деятель говорил.

— Ну, если крупный, то и врет соответственно по-крупному. Ты себе верь, а не телевизору. Там много болтают, чего никогда не было и не будет. По-моему, деньги только все портят, особенно если их больше, чем требуется для жизни. Так, некоторый запасец, конечно, карман не тянет. — Зина согласно кивнула. — Но если надо — ты езжай. Я подожду.

— Без меня не шали, черноглазая, — шуточно погрозил Василий своей возлюбленной жестким пальцем.