Кавказские новеллы - [24]

Старичок вдруг проявил изрядную осведомленность и вспомнил такую старину, когда край еще принадлежал князьям. Они были недовольны царями и постоянно восставали. Царям приходилось постоянно выкуривать их из крепостей. Наконец одному надоело — от врагов на границах отбиваться не успеваешь, а тут еще эти путаются!.. Отобрал царь ущелье у князей и передал сыну своему, мол, живи здесь и охраняй дорогу. Тот и построил нынешнюю крепость Белоти, а до того там старая крепость стояла, которой тысячу лет. Вот с каких пор люди тут живут!

Сказал это старичок и посмотрел мимо всех приезжих на молодую женщину и дочку ее — тысячу лет только известных, а не известных и не сосчитать.

— Вырастай, дочка, — сказал он девочке. — И приводи сюда мужчину, мужа своего. И дети твои так же поступят. И родится деревня вновь, — а у матери ее спросил: — Пишет Георгий, муж твой?

Молодая женщина смутилась и ответила, что в ноябре обещает он быть дома.

— Значит, к августу радость ждать в вашем доме! — сказал старичок.

Его сначала не поняли. А потом вдруг молодая женщина догадалась, о чем он, бесстыдник, и закрыла лицо руками.

Довольный старичок победно оглядел всех, тоже немного почувствовавших неловкость, взял стакан и обратился к молодой женщине со словом. Вышло у него не очень гладко, да ведь уж как кто может. Местный старичок он, из соседнего, еще теплящегося, селения — не Шота Руставели.

Обратный путь оттого ли, что вниз, оттого ли, что всегда так, но путь обратный оказался короче. дна за другой промелькнули все крепости и башни, все домики редких селений, крепость Белоти пароходом многотрубным проплыла мимо. И вырвалась машина на простор, на асфальт, в долину шумную и теплую. Бархатная, не холодная и гладкая, не шелковая, как в ущелье, а теплая и мягкая, бархатная мгла густела и укрывала на ночь бесчисленные сады и деревни. Шел по дороге запоздалый скот, и шоферу приходилось все время сигналить. Иногда он даже тормозил, высовывался из машины, ругался с ним, стыдил, и вообще было видно, что шофер чем-то расстроен. Скот отвечал ему равнодушным и порой, кажется, даже презрительным взглядом. Шофер закипал еще больше. Явно с ним, обычно таким выдержанным, что-то случилось.

Женщины притихли и как-то по-птичьи притулились по углам — разморило к ночи.

Дареджан, прибаюкав дочку, думала о муже, о своем любимом муже, по которому она за день разлуки привычно соскучилась. Ей очень хотелось рассказать о поездке.

Поездка удалась, и на душе у Дареджан было хорошо. Она теперь знала, что и дочка, и мать выздоровеют. Уверена в этом была Дареджан. Летела она к мужу.

И не знал, никто еще в Грузии не знал, что не жить людям в Церосхеви, не жить людям, не множиться домам. В густеющей тьме неясным белым пятнышком мерцала под небом часовенка. И ему вторил одинокий огонек над пропастью. Пришел сюда Георгий, поставивший этот дом. Пришел, не тронутый пулей в Афганистане. Но пришли и люди. Пришли такие времена, что не стало дома. Наступили такие времена, и пришли такие люди, которых никто не ждал. Пришел год войны. И жена Георгия, молодая женщина, странно похожая на мать Дареджан после известия о муже, едва спаслась с дочкой в долине.

Шида Картли

Осенью мы пьянствовали у Захара Михайловича. Его младший брат Джубе сказал, что не может поверить, чтобы Захар Михайлович все еще был сильнее его. Сцепились они, Джубе и Захар Михайлович. Во дворе произошла схватка.

Уже осень была, октябрь. Виноград сняли. Орехи с деревьев упали сами, и мы собрали их, зорко следя, на нашей ли стороне межи лежат.

— Скажут, да из России пришли, так уже чужое берут! — сказал Захар Михайлович.

Потому на нашей стороне лежащие мы брали, а не на нашей — нет.

— Вот! — сказал еще Захар Михайлович. — За этим садом и этим виноградником братья мои ухаживают. Отец сказал: это Захару!

Сам Захар Михайлович — в России, а братья за его садом и виноградником ухаживают. Захар Михайлович только пьянствовать приезжает, как вот со мной сейчас.

У старшего брата Захара Михайловича жена моложавая и приветливая. И старший брат светится. Средний брат замкнут. Он умен. Но жена его, сколько я смог определить сразу, завистлива и жадновата. Она курицу долго не давала зарубить. Она долго на стол не накрывала, говорила нам ласковое, но стол был пуст, а муж ее, средний брат Захара Михайловича, мрачен. Он был мрачен, но терпеливо смотрел на жену и, следуя обычаю, церемонно улыбался нам, мне и Захару Михайловичу, хотя Захар Михайлович был младше его, и он, будучи старшим, мог бы вести себя по-другому. В какой-то степени причиной его церемонности был, конечно, я. Но все-таки в целом осознание за долгие годы совместной жизни завистливости и жадноватости жены отпечатлелись на поведении среднего брата Захара Михайловича.

Мы сидели перед пустым столом. И чтобы разрядить обстановку, Джубе сцепился с Захаром Михайловичем.

— Ну-ка, — сказал, — не поверю, что ты еще сильнее меня!

Крепко они сцепились. Я даже подумал, что лучше бы Джубе меня вызвал на схватку — столько заболел я за Захара Михайловича. Неизвестно, чем бы закончилось. Оба были крепки. Рубахи порвали. Поясные петли у джинсов порвали. Мать вышла их примирить, сказала.