Кавказ - [42]

Ван-Гален подробно описал этого владетеля.

“Мустафа-хан был человек лет пятидесяти, мощного сложения, среднего роста, голос имел зычный. Выглядел он весьма хорошо, несмотря на множество шрамов от ран, которые носил на теле и, надо полагать, в сердце из-за угрызений совести от бесчисленных преступлений, совершенных им, замешанным, как утверждали, в непрерывных кознях персидского двора. ‹…› Многие из его политических действий возбудили подозрения в Тифлисе у полиции, глава которой почитал его за одного из самых коварных и непримиримых врагов. Основания этому давали его упорное стремление к деспотическому правлению, родственные отношения с недовольными бежавшими в Персию, но более всего его религиозный фанатизм. Офицеры за глаза называли его “бородатой ширванской змеей”. Он был близким родственником и другом хана Казикумуха…”

Такова была репутация Мустафы-хана у русских офицеров, от которых Ван-Гален и получал свои сведения.

Это была достаточно типичная ситуация: Мустафа-хан утверждал, что “у императора Александра нет более надежного подданного, а у генерала Ермолова друга”.

Ермолов был уверен, что он ведет двойную игру, равно как и уцмий каракайдацкий.

Поведение ханов было тем более тревожно, что, несмотря на разгром Акуши, который по замыслу Алексея Петровича должен был деморализовать всех бунтовщиков, спокойствия в крае не было.

Ермолов в записках трезво оценил ситуацию: “Мустафа-хан Ширванский способствовал живущим в горах беглому царевичу Александру и изменнику Ших-Али-хану Дербентскому в тайных их с Персией сношениях, пропуская через земли свои посланцев от горских народов, и сим Персия обещевала или дать деньги, или умножить на границе свои войска, заставить нас развлечь силы наши и тем доставить средства дагестанцам производить опустошения в наших провинциях.

Замыслы сии принадлежали Аббас-Мирзе ‹…›.

По наружности же Мустафа-хан старался казаться приверженным, и я не имел до сего средств изобличить его в поведении, хотя многие весьма подробности об изменнических его поступках сообщены мне были одним из чиновников его, служившим в походе в Дагестан.

Сурхай-Хан Казыкумыцкий, самый хитрейший из мусульманских владетелей и ненавидящий русских, возбуждал против нас дагестанские народы, но сохраняя вид доброжелательствующего нам, не раз писал ко мне, что оскорбляется, оставаясь без воздаяния за непоколебимую верность. Со всеми ими был я в приязненной переписке, в ожидании удобного случая воздать каждому по заслугам”.

И ханы, разумеется, понимали, что за игру ведет с ними главнокомандующий, как понимали и то, что вечно эта игра взаимных обманов продолжаться не может…

Могла ли система ханств Южного Дагестана сосуществовать с российскими властями, выполняя некую стабилизирующую функцию? Скорее всего – да, если бы не антиперсидская и цивилизационная установка Ермолова. Но как мы знаем, Алексей Петрович поставил своей стратегической целью уничтожение ханской власти как института и превращение территории ханств в области, непосредственно управляемые русскими офицерами.

Немалая роль в этих головоломных маневрах принадлежала “беглому царевичу Александру”, неоднократно упоминаемому Ермоловым и в официальных документах, и в частных письмах.

Царевич Александр Ираклиевич, сын Ираклия II, пытавшийся оспорить престол у своего старшего брата, последнего грузинского царя Георгия XII, был фигурой весьма яркой и символизирующей то беспокойство, которое ощущал Ермолов не только среди горских народов, но и в самой Грузии. В 1800 году он бежал в Персию, где на него сделал ставку Аббас-Мирза. Он был одним из вождей большого восстания 1812-1813 годов в Кахетии. Его мечтой, за которую он боролся фанатически, было восстановление самостоятельности – с помощью Персии – Картлийско-Кахетин-

ского царства. Генерал Сергей Тучков, соратник Цицианова, утверждал, что одной из причин русско-персидской войны, начавшейся в 1804 году и длившейся девять лет, был отказ персидского двора выдать грузинского царевича Александра с прочими князьями и дворянами, туда удалившимися”.

После разгрома кахетинского восстания Александр скрывался в Дагестане, где у него было немало сторонников.

Ожесточение, с которым Ермолов неизменно говорит об Александре, вызвано было пониманием, что на этой фигуре пересеклись силовые линии сопротивления российской власти и в Грузии, и на Кавказе. Возможный союз потенциальных мятежников в Грузии с мятежными горцами становился чрезвычайно опасен в моменты кризисов, именно этой возможностью было спровоцировано одно из роковых обстоятельств, сломавших судьбу Алексея Петровича.

Первое из известных нам кавказских писем Ермолова было написано именно царевичу Александру 11 ноября 1816 года из Тифлиса.

“Светлейший Царевич, Александр Ираклиевич, милостивый государь! Из письма Вашей светлости к генерал-майору Дельпоццо усмотрено мною, что якобы неприбытие мое в Грузию замедляет до сего времени отъезд Ваш в Кизляр”.

Дело в том, что, скрываясь в Дагестане и всячески поддерживая готовность горцев к сопротивлению, Александр одновременно вел переписку с русскими властями, предлагая им восстановить грузинское царство в обмен на прекращение борьбы.