Кавказ - [201]

Наконец я тоже лег; но тут одно обстоятельство обратило мое внимание: это шум, который я слышал под собою.

Я уже сказал, что дом был воздвигнут на сваях, отчего под полом оставалось большое пустое пространство, а пол был решетчатый. В этом-то пустом пространстве находили убежище все окрестные свиньи; они, кажется, праздновали свадьбу.

Едва только я лег, как Содом, на который, пока я работал, занятая голова мешала мне обращать большое внимание, сделался невыносимым. Я слышал хрюканье, визг, крики фистулой, неожиданные и неровные движения, которые прерывались только для того, чтоб возобновиться с безмерной яростью.

Я бесился от досады, утомился до предела и не мог спать. Наконец мне в голову пришла светлая мысль. В моей печке стояла вода, которая нагрелась до тридцати градусов. Я встал, взял медный таз, высмотрел место, где находились пирующие свиньи, и сквозь щель вылил на них кипяток. Они испустили свирепые вопли и всей ватагой выкатились во двор. Наступила тишина, и я уснул.

Глава LXII Потийские удовольствия

На другой день мы стали хлопотать о получении в пароходном агентстве точных сведений о прибытии судов.

Директор был на охоте и возвратился только вечером. Мы отправились к нему, но выяснилось, что он воротился чрезвычайно усталый и уже спит.

На другой день мы снова явились к директору, но он не мог сообщить ничего определенного. Может быть, пароход будет завтра, а может, послезавтра, а может быть, и через неделю; но в сущности надежда только на пароходы 7 и 21 февраля.

В дурную погоду большие пароходы не могли подходить к Поти ближе, чем за две версты. Это значило, что мы застряли в Поти на неопределенное время. Мы обшарили весь порт и не нашли ни одной турецкой посудины, которая доставила бы нас в Трапезунд.

Ночью подул холодный ветер, все суда подняли паруса и ушли. Менее всего можно рассчитывать на безопасность этих судов; но мы пошли бы на все, лишь бы покинуть Поти.

Нередко случается, что хозяева этих судов, видя в своих пассажирах хорошую добычу, пользуются первым шквалом, — а на Черном море в январе шквалы не редкость, — пользуются, говорю, первым шквалом, чтобы стать на мель у берегов Лазистана, жители коего все занимаются пленопроданством, грабежом и разбоями. В начале выказывают притворное сопротивление, кончается же все это тем, что выдают пассажиров, те их продают и делятся выручкой с хозяином судна.

Но мы были превосходно вооружены и в случае найма турецкого судна могли наблюдать за всяким подозрительным маневром. Впрочем, нечего было тревожиться об этом; в порту не оказалось ни одного подходящего судна.

Мы уже съели у нашего хозяина одного барана, потом зарезали другого; но я хотел узнать, имея в виду хоть какое-нибудь разнообразие пищи, — не могли ли мы полакомиться одной из тех свиней, которые по случаю своей свадьбы мешали мне прошлой ночью спать. В ответ я получил такое обилие возражений, что решился поступить как Александр, т. е. не в состоянии распутать Гордиев узел, надумал просто разрубить его.

Взяв карабин, заряженный пулями, я стал на крыльце. Выбирать было трудно: более тридцати черных, щетинистых, как дикие кабаны, свиней наслаждались вокруг меня в грязи. Эта почва после дождя, продолжавшегося со дня нашего прибытия, разжижалась все больше и больше. Я даже хотел было для хождения по этой грязи заказать себе лыжи, подобные тем, какие употребляют камчадалы для ходьбы по снегу.

Я выбрал из тридцати свиней ту, которая более других приходилась мне по вкусу, и не переставая болтать с князем Ингерадзе, прицелился и пустил пулю в свинью. Животное завизжало и свалилось, а я спокойно воротился в свою комнату[285]. Если хозяин свиньи, кто бы он ни был, — думал я, — явится требовать за нее удовлетворения, и цена будет умеренная, я заплачу ее; если же слишком высокая, то мы представим это дело на суд.

Действительно, пришел хозяин с требованием четырех рублей. Князь от моего имени возражал, и дело уладилось за три рубля, т.е. за двенадцать франков: свинья весила около тридцати фунтов, стало быть, фунт мяса стоил шесть или семь су; против этого ничего нельзя возразить.

Из пяти или шести близких знакомых Якова, которые, живя в его доме, как это водится на Востоке, кто топит печку, кто метет двор, кто ставит самовар, кто чистит трубки или, наконец, просто спит, был один, особенно отличавшийся деятельностью и расторопностью. Это красивый и крепкий молодой человек 22–23 лет по имени Василий.

Я поручил ему заняться убитой свиньей. Это его никак не затруднило, наскоро сгребая в кучу солому, он осторожно уложил на нее свинью, покрыл ее соломой и поджег. Опалив свинью, он выскоблил ее кинжалом, распорол ее и выпотрошил.

Мы следили за этой процедурой с любопытством. Впрочем, вслед за развлечением, какое доставил нам Василий, ожидало нас другое зрелище, тоже весьма интересное.

Мы услыхали барабанный бой. Не желая пренебрегать развлечениями, которые в Поти очень редки, мы вышли на балкон со стороны улицы. Какой-то бедняк, делая объявления, останавливался, не скажу, чтоб на каждом перекрестке, — в Поти нет ни одного, не скажу также — у каждого угла улицы, улиц тоже нет, останавливался перед каждым домом, — домов было с пятнадцать, — а потому обход был непродолжителен; бил дробь и читал объявление, которое жильцы дома, вызванные на улицу барабанным боем, выслушивали довольно равнодушно. Однако это объявление имело некоторое значение для них и должно было в высшей степени льстить их гордости.