Кавалеры Виртути - [66]

— Слышишь?

На этот раз он сразу понял, что имеет в виду Грудзиньский: на фоне громкого звона колоколов рос другой звук, усиливался какой-то шум, крики приветствий, радостный галдеж толпы, все более громкий, все более триумфальный.

— Что их может так радовать?

Грудзиньский пожал плечами. Он не мог найти этому объяснения, но решил, что лучше вернуться в вартовню, и уже застегивал мундир, когда увидел бегущего со стороны казарм солдата. Он быстро схватил пояс, кивнул Домоню, и в несколько прыжков они очутились у наполовину разрушенной стены.

— Это, похоже, Михальский, — сказал Домонь. — Отважный, каналья, а такой маленький.

Теперь они ясно видели бегущего солдата. Он действительно был маленький и щуплый, несся прямо по открытому лугу, ловко минуя широкие воровки от снарядов броненосца, а когда остановился перед ними, не забыл отдать честь и доложил бодрым, хотя и немного прерывистым от бега голосом:

— Кухня прислала немного кофе, потому что обеда сегодня не будет. Мы утром только начали готовить, а они как принялись лупить по казармам, нам и пришлось бросить.

Он смущенно улыбнулся, словно прося прощения, и начал разливать из большого кофейника кофе в подставленные кружки и фляжки. В вартовне его тоже заметили, и все вышли узнать, что он принес. Михальский добавил, все с той же смущенной улыбкой, что ночью они попробуют приготовить что-нибудь поесть и тогда он сразу принесет. Грудзиньский, чтобы его утешить, сказал, что они совершенно не чувствуют голода, а только жажду и что он прекрасно сделал, принеся именно кофе.

— Если у вас есть время, Михальский, посидите немного с нами, — предложил он, но рядовой отрицательно покачал головой.

— Я должен вернуться в казармы и отнести кофе еще в первую вартовню и на пост «Форт». Они там тоже с удовольствием попьют.

Он вылил остатки кофе в последнюю кружку, которую подставил капрал Сковрон, когда Грудзиньский спросил, не знает ли он, что это за крики и чему так радуются в городе. Михальский посмотрел с некоторой неуверенностью на стоявших вокруг солдат, потом на Грудзиньского. Он явно колебался, но все же сказал:

— Не знаю, не ослышался ли я, в немецком не очень-то силен, но, когда заносил кофе сержанту Расиньскому, там было включено радио и как раз говорили, что…

— Ну, — подгонял его Грудзиньский, потому что рядовой остановился, словно боясь закончить. — Что говорили, черт возьми?

— Что Гданьск приветствует вступающие в город отряды вермахта. Передавали трансляцию этой встречи.

Звон колоколов постепенно стихал. Все молчали.

— Что вы стоите, Михальский? — Голос Грудзиньского стал резким. — Идите же. Другие тоже хотят кофе.

2

Время 15.00

— Сначала пошли в костел, потом съели обед, после обеда распустили пояса и вздремнули, а теперь проснулись и начинают, — сказал Треля. — Очень аккуратный народ.

Он разглядывал белые облачка дыма, лениво поднимавшиеся из-за верхушек деревьев со стороны Вислоуйсьце. Несколько снарядов пролетели высоко над ними, разорвались где-то в районе казарм. Немецкие гаубицы и минометы дали по два залпа, замолчали и снова дали, теперь уже по одному залпу. И только после долгой паузы низко и ворчливо отозвался линкор.

— Моряки жрут у них больше, — бросил капрал Кубицкий, — и дольше спят. Слышите, как неспоро у них идет?

И в самом деле, корабль стрелял редко. Снаряды падали с большими паузами, но и их заполнял более частый теперь грохот гаубиц. Люди, освоившиеся уже с огнем, спокойно сидели на своих местах, курили, говорили о последних событиях. Весть о вступлении частей вермахта в Гданьск дошла и до них, к тому же еще обогащенная подробностями, которые они сейчас и обсуждали.

— Это означало бы, — говорил взволнованный капрал Венцкович, — что мы отрезаны. Понимаете? Отрезаны!

Он поднял с пола обломок штукатурки и подошел к стене, намереваясь начертить схему, но Будер предостерег его из своего угла:

— Нельзя пачкать стены.

Пораженный Венцкович обернулся. Он продолжал сжимать в руке кусок штукатурки, уверенный, что плютоновый шутит, но Будер добавил совершенно серьезно:

— Нельзя портить военное имущество.

Выражение изумления и недоверия на лице Венцковича стало еще сильнее.

— Ты что, Петр, с луны свалился? А если бы сюда хлопнула бомба или снаряд с броненосца, то как тогда? И черт его знает, может быть, через час и хлопнет. Что ты тогда скажешь?

— Ничего, потому что это будет результат военных действий, и я не буду за это отвечать. А так мне пришлось бы подавать рапорт.

— Человече, — Венцкович схватился обеими руками за голову, — мы здесь отрезаны, а ты плетешь о каких-то рапортах! Мы на войне, а не в казармах!

Они испытующе, с явной неприязнью смотрели друг на друга.

— Война или не война, а устава никто еще не отменял, и малевать на стенах нельзя. И что ты болтаешь: отрезаны?! От чего мы отрезаны?

— От Польши. Ведь они пришли с западной стороны, а это значит, что они пробились через все Поморье, взяли Бытув и Косьцежин. Ты этого не понимаешь? Теперь уже нечего рассчитывать на помощь.

— А Гдыня? — вмешался Треля. — Ведь там должно быть много наших частей.

Венцкович постучал пальцем по лбу.

— Гдыня тоже отрезана, баранья голова, и должна теперь думать о себе. Плохи наши дела, ребята. Никто нам не поможет.