Кавалеры Виртути - [4]

— Закройте окно, поручник, — попросил полковник Гродецкого. — А то еще минута — и я сойду с ума! Целый день идет этот «концерт». Попробуй выдержи такое…

Гродецкий быстро захлопнул створки окна и поглядел вниз на улицу. По мостовой вышагивал оркестр. Над головами музыкантов вздымались медные блестящие трубы. Под бравурный триумфальный марш за оркестром тесными рядами маршировал отряд мужчин в коричневых рубашках, круглых шапках и черных брюках, заправленных в сапоги. Прислушавшись, поручник различил слова марша, звучавшие в ритм шагам:

— Хойте гехёрт унс Дойчланд унд морген — ди ганце вельт…[6]

— Ишь чего захотели, сволочи! Ни много ни мало — чтобы завтра их рев слушал весь мир… А мы тут, пся крев, цацкаемся с ними! — Гродецкий резко повернулся и сказал: — Не шифры должны нам прислать, а что-нибудь посущественней. Две дивизии пехоты живо успокоили бы этих крикунов. За полдня успокоили бы!

Именно таким он, видимо, и был, поручник Гродецкий. Я видел четыре его фотографии. Особенно запомнилась та, где он был в берете и военном прорезиненном плаще. Резко очерченные сросшиеся брови, плотно сжатые губы. Мне кажется, точно так он выглядел, когда сидел в кабинете полковника Собоциньского. Однако я не думаю, что поручник был забиякой. Его скорее можно назвать человеком решительным, твердым, даже немного упрямым. И конечно — отважным. Все эти качества ему предстояло в скором времени проявить в полной мере. Правда, мне было известно, что он вел себя довольно смело еще тогда, когда был студентом Гданьского политехнического института, одним из ведущих деятелей «Корабля» и Братской взаимопомощи польских студентов. Думаю, он и тогда, наверное, был таким же суровым, неподатливым, каким бывает человек, которому постоянно приходится бороться, которого обстоятельства вынуждают всегда подвергаться опасности. Эту его какую-то внутреннюю собранность и напряженное внимание нетрудно было заметить даже на фотографии. На меня смотрел мужчина, облик которого выражал недюжинную физическую силу и решимость. Глядя на фотографию, я прекрасно представлял себе, как Гродецкий с наклоненной, втянутой в плечи головой шел навстречу штурмовикам Форстера, которые пытались вышвырнуть из лекционного зала польских студентов. В тот момент он был страшен, и штурмовики отступили перед ним, а вечером, притаившись на одной из улиц Вжеща, бросились на парня из темной подворотни… Если бы кто-нибудь спросил его об этом позже, он наверняка коротко ответил бы, что кое-как справился. Ему неприятно было вспоминать, как он изувечил трех рослых парней, вооруженных кастетами. Гродецкий терпеть не мог драк, но уж если дело доходило до драки с гитлеровцами, он становился страшным.

— Да, цацкаемся мы с ними, — с досадой повторил поручник, — вместо того чтобы ударить кулаком по столу. Такие молодчики только перед кулаками и отступают. Поверьте мне, уж я-то их знаю.

Собоциньский молча играл цветным карандашом.

— Возможно, я согласен с вами, поручник, — проговорил он минуту спустя. — Но нам еще никогда не требовалось столько выдержки, хладнокровия и спокойствия, как сейчас.

— И поэтому мы разрешаем им орать и маршировать, словно Гданьск уже принадлежит Гитлеру! — Светлые брови поручника мрачно сошлись на переносице. — Если Гданьск — Вольный город, то вольный для всех, а не только для немцев.

Полковник перестал играть карандашом:

— Гданьск напоминает мне сейчас стрелку весов, — спокойно, но со значением сказал он. — То, что произойдет здесь, решит все. Мы не имеем права поддаваться на провокации. Вам на Вестерплятте необходимо помнить об этом. Особенно сейчас, когда ожидается визит германского линкора.

Со стороны могло показаться, что полковник не имел намерения сообщать гостям эту новость. Последнюю фразу он произнес скороговоркой, одновременно выдвигая ящик стола. В кабинете воцарилась тишина. Сухарский и Гродецкий изумленно переглянулись.

— И мы разрешаем это?

Майор задал вопрос спокойным тоном, однако Гродецкий заметил, как дрогнул и выдвинулся вперед его подбородок. Поручник и сам почувствовал, как его охватило бешенство. А полковник Собоциньский невозмутимо продолжал перекладывать в ящик какие-то бумаги.

— Да, — сказал он, вынимая отпечатанные на машинке листы и с шелестом раскладывая их на столе. — Наш комиссар министр Ходацкий привез вчера согласие из Варшавы.

Гродецкий вскочил со стула. Подойдя к окну, увидел марширующие отряды молодежи, которые заняли всю мостовую. На юношах были белые чулки, черные короткие штаны и коричневые рубашки. Впереди шли барабанщики и трубачи. Снова загремели барабаны и взвыли фанфары. За спиной он услышал голос своего командира:

— И что это за линкор?

— «Шлезвиг-Гольштейн».

Шествие на улице продолжалось. Когда голова колонны поравнялась со зданием Комиссариата, трубачи снова поднесли трубы к губам.

— Мы не должны соглашаться на это, — продолжал майор. — Господин министр прекрасно знает, что за пушки на линкоре и чем мы располагаем на Вестерплятте.

— Ты, Генрик, делаешь слишком далеко идущие выводы. — В голосе полковника послышались нетерпеливые нотки. — Не может быть и речи о какой-то угрозе. Немцы уверяют, что на борту линкора нет никаких боеприпасов. Это будет всего лишь визит вежливости.