Кавалеры Виртути - [33]

Так примерно представлял себе происходящее радиотелеграфист сержант Расиньский, сидевший на вращающемся кресле у своей аппаратуры. Сержанту казалось, что он слышит, как снаряды застревают в стенах здания и в клочья разносят его, что каземат вот-вот рухнет, чтобы похоронить его самого, и майора, и капитана под обломками кирпича, железа, бетона.

После приема первых донесений от вартовен и сторожевых постов сержант Расиньский пока не был занят делом. Почти рядом с ним, на стуле у стены, сидел майор Сухарский. Минуту назад он спустился с наблюдательного пункта в центральный узел связи и теперь спокойно курил папиросу, глядя на нервно шагавшего капитана Домбровского.

— Сейчас они должны прекратить обстрел, — сказал майор, и капитан, остановившись, посмотрел на часы.

Майор Сухарский догадывался, даже мог с уверенностью сказать, что творилось в душе его заместителя. Что же касается его самого, то первый залп линкора полностью разрядил нараставшее в нем в течение многих дней напряжение, прояснил мучившие его проблемы, разрешил сложные вопросы. Сейчас уже не оставалось никаких сомнений и никаких неясностей. Требовалось одно: вступить в бой и сражаться. А это было уже простое и понятное дело. Правда, он обязан был помнить, что в эти первые минуты, а может быть и часы, бой был знакомым делом только для таких старых вояк, как он сам, хорунжий Грычман, да еще старший сержант Пётровский. Кроме этой тройки, на Вестерплятте не было солдат с военным опытом. Он отлично знал также, что никакие учения и маневры не в состоянии подготовить людей к грому первой настоящей артиллерийской канонады, к сокрушительному огневому налету, после которого не придет посредник и не посчитает количество попаданий в цель. Сейчас здесь было поле битвы, и каждый из них, этих хорошо обученных солдат, понимал, что сюда вместо посредника приходит смерть. И каждым на какой-то момент, может быть на самый короткий миг, овладевало чувство страха. Сам он когда-то, в самом первом бою, тоже боялся умереть.

— Что-то они, однако, не спешат с прекращением огня, — заметил капитан.

Голос Домбровского заставил майора Сухарского отвлечься от мечтаний. Он поднял голову. Домбровский по-прежнему стоял перед ним. Майору вспомнился тот момент, когда они вдвоем несколько минут назад стояли у окна его кабинета на втором этаже, а снаряды рвались уже за углом дома, густо осыпая стены осколками. Домбровский отступил тогда от окна всего на полшага. «Такой не струсит», — констатировал в тот момент майор. Он знал, что человек в военном мундире становится настоящим солдатом с той самой минуты, как побеждает в себе чувство страха.

— Подожди немного, Францишек, сейчас, видимо, закончат.

Как бы в подтверждение слов майора грохот разрывов внезапно смолк. Капитан сорвал трубку с рычагов аппарата, а Расиньский быстро переключил на него кабели всех направлений. Первой отозвалась пятая вартовня, с которой докладывал плютоновый Петцельт, затем подключились следующие, и наконец послышался голос хорунжего Грычмана:

— Потерь не имеем. Артналет перенесли нормально. Неприятеля еще не видно, но думаю…

Трубка умолкла. Домбровский крикнул:

— Алло, Грычман! Что случилось? Грычман!

Расиньский поправил штепсель, и капитан снова услышал голос хорунжего, торопливый и возбужденный.

— Идут, пан капитан, вижу их. Идут прямо на нас!

— Так бей их, Грычман! Бей, сто чертей им в глотку!

3

На палубе линкора «Шлезвиг-Гольштейн» репортер еженедельника «Кригсмарине» Фриц О. Буш записывал:

«Легкая мгла лежала перед Новым Портом, когда в 4.40 первого сентября 1939 года из густой дымки, стелющейся над водой и лесом, всплывал новый день. Когда уже можно было различить линию берега и дома, старый линкор медленно, словно призрак, скользнул с места своей стоянки и взял курс в направлении Вестерплятте. В 4.45 расстояние до беспечно спавшей польской базы составляло всего 100—200 метров. Царит полная тишина, только какой-то слишком усердный петух громко возвещает о наступлении утра. Через минуту, когда напряжение на палубе достигает предела, раздаются пронзительные звонки сигнала тревоги.

— Залп!

Желтые и бронзово-темные облака дыма тянутся вслед вырвавшимся из стволов орудий крупнокалиберными снарядами. Когда эти снаряды накрыли Вестерплятте, вздымая фонтаны земли и столбы пламени, казалось, что на полуострове разверзся ад. На Вестерплятте заклубились тучи дыма, во многих местах разбушевались пожары, изрыгая высокие столбы желто-оранжевого пламени; обломки железа, стали и дерева, камни и земля с какой-то огромной силой вздымались вверх, а потом с грохотом и лязгом падали на землю.

— Стой! Батарея, стой!

Наступившая внезапно тишина поразила людей. Все посмотрели на часы: всего шесть минут длился этот первый обстрел.

— Как думаете, остался там кто-нибудь в живых? — спросил боцманмат[10] прислугу своего орудия.

Моряки молча качали головами, вытирая пот со лба.

— Нет, господин боцманмат, можно с уверенностью сказать — никто!»

Время 4.53—5.30

Сквозь пролом в красной крепостной стене на фоне растущих за ней высоких кустов хорошо вырисовываются силуэты немцев. Один за другим они вскакивали в пролом и накапливались у внутренней стороны стены. Ковальчик крепче прижимал к плечу приклад ручного пулемета и спокойно наводил ствол на первую группу. Он хорошо слышал голос Бронека Усса, который докладывал Грычману: