Катынь. Post mortem - [6]

Вероника смотрит в залитое дождем окно и вновь не видит проносящихся мимо маленьких станций. Потому что сейчас она в Пшемысле, стоит на трибуне, а оркестр играет и играет… Перед ее глазами то, что уже давно растворилось во мгле забвения, но это воспоминание все еще с ней. Ей не с кем разделить это воспоминание, ведь нет уже больше никого из тех, кто был там тогда, и никто уже не скажет ей, был ли это полковой праздник или парад по случаю Дня независимости… Ведь если это был полковой праздник, то она была бы в платьице, так как праздник этот проходил в конце июня, а если она была в пальтишке, то это значит, что она запомнила картинку праздника 11 ноября.

Приближается строй военных. Офицеры едут верхом. Издалека трудно различить лица верховых и масть коней. Все в цвете сепии, как на старых фотографиях, но ей все видится в том цвете, каким он был тогда, когда ей было девять лет. Слышен звук трубы, по лугу галопом скачут знаменосцы, кони вскидывают головы, хрустят мундштуками, земля стонет под копытами лошадей, величественно катятся орудия, во главе офицеры, во всей своей красе, при полном параде, цвета флажков и околышей яркие, как на открытке, даже орудия блестят на солнце, офицеры с невероятной грацией выполняют команду «на караул», а она смотрит на все это, словно видит фильм, и даже ощущает запах смолы и опилок. К полковому празднику построили трибуну из пахучих сосновых досок, они с матерью стоят на трибуне и видят, как отец подъезжает на своем Визире, поворачивает голову в сторону трибуны и выполняет команду «на караул», клинок блестит на солнце, его конь переставляет ноги как балерина, а за ним следует его орудийный расчет 10-го полка тяжелой артиллерии. Земля дрожит от конского топота, дрожит от грохота катящихся орудий. Приближается следующий орудийный расчет, во главе бравый офицер. Как же его звали? Нет, этого она не помнит, но видит размашистый зигзаг сабли, блеск клинка, о Боже, как прекрасно это войско, все они еще улыбаются, они еще не знают, что их ждет впереди. Кони переходят на рысь, перебирают ногами, словно танцуют, на солнце блестят трубы полкового оркестра. Майор Филипинский вновь проезжает перед трибуной, его Визирь вскидывает голову, отец – как сделал это только что – вновь выполняет «на караул», все повторяется, потому что ей хочется еще раз увидеть его таким, как на цветной открытке, отец снова взметнул саблю, чтобы еще раз отсалютовать, повернув голову в сторону трибуны; Вероника останавливает эту картинку, словно стоп-кадр фильма. И вот ее отец сидит в седле на гнедом коне, он смотрит в сторону трибуны, где стоит командир полка, полковник Бокшчанин, но она хорошо знает, что сейчас отец смотрит на нее. Смотрит и улыбается, наверное, сейчас скажет: «В каком магазине продают таких ангелочков?» – ибо он всегда так говорил, завидев ее…

Эту картину, напоминающую цветную открытку, не в состоянии смыть даже проливной дождь за окном вагона…

Пассажир шуршит газетой, которую он вовсе не читает, но очень хочет произвести впечатление человека, поглощенного своими мыслями. И все-таки ему любопытно, что же послужило причиной того, что лицо женщины у окна вдруг озарилось каким-то внутренним светом.

Вероника мысленно оставляет свой цветной фильм, уже столько раз виденный ею в памяти, надевает очки и возвращается в ноябрь 1939 года. Она низко склоняется над записной книжкой, ибо очередная запись не совсем разборчива: Почки выходят из строя. Вечный холод и эти поверки во дворе. Мочусь с кровью. Только бы выдержать. Выхожу ночью по нескольку раз. Счастье еще, что у меня есть этот полушубок…

Полушубок! Черный, ужасно длинный, на меху, от которого исходил запах пыли. Дедушка говорил, что полушубок этот на медвежьем меху. И по сей день Вероника помнит, что пахло от него мокрой собачьей шерстью. Отец иногда брал полушубок на охоту зимой или на осенние маневры. Укутывал им колени Анны, когда они отправлялись на повозке в усадьбу к семье дядюшки Чижевского, а Нику укрывал им, чтобы во время охоты она не видела, как падают подкошенные дробью зайцы. И каким-то странным образом она помнит, как при прощании, когда отец отправлялся на войну, из-за этого полушубка возник скандал. Анна хотела положить полушубок в его багаж, но отец повесил его обратно на вешалку в передней. Наконец наступил момент расставания. Вероника видит теперь его прощальный взгляд из-под козырька полевой фуражки. Могла ли она предположить, что больше никогда его не увидит, но она помнит этот охвативший ее пронзительный страх, как перед пасхальной исповедью. Отец пытается улыбнуться, но на его лице лежит какая-то тень. Какое-то странное напряжение сквозит во взгляде его глаз, в которых всегда светилась уверенность в себе. Он протягивает к ней руки, но в этой форме, с этим планшетом на боку он кажется ей каким-то неприступным. Вероника видит, как над воротником его полевого мундира нервно ходит кадык, словно отец отчаянно пытается проглотить семечко подсолнуха, застрявшее в горле. Она помнит запах этого мундира, запах одеяла, кожи и папирос «Египетские». Слышит его слова, которые должны бы звучать браво, но этому мешает сдерживаемое волнение: «Я скоро вернусь. Если у меня есть две такие девушки, как вы, то нельзя слишком надолго отлучаться из дома». За его спиной стоит ординарец, толстощекий весельчак Макар, всегда смеявшийся по любому поводу, и только когда Франтишка поручала ему отрубить голову предназначенной для бульона курице, он становился серьезным и осенял себя широким православным крестом. Да, она помнит, что Макар держал тогда в руках чемодан отца. И вот тут появилась бабушка Буся, неся в руках черный полушубок с каракулевым воротником. У Вероники этот полушубок ассоциируется с холодом, с зимой, а ведь сейчас август, дни стоят жаркие, вечера душные, так зачем нужен полушубок? Верно, папа прав, что не хочет его брать: «Я же на войну отправляюсь, а не на охоту». Его мать не обращает внимания на эти протесты. Она окликает ординарца. «Макар, положите это в багаж господина майора! – почти приказывает Буся, а затем, обращаясь к сыну, говорит: – Сентябрь может оказаться холодным, а у тебя, Ендрусь, слабые почки! – и снова произносит вслед удаляющемуся ординарцу: – Не потеряйте, Макар, этот полушубок!» Ординарец щелкает каблуками перед Бусей, как перед командиром, и бросает молодцевато: «Так точно! На войне все может пригодиться!»