Катынь - [56]

Теперь начали расстреливать чаще, но тоже не так уж регулярно. Временами в лесу было тихо. Люди, привыкнув к такому соседству, подлезали под проволоку и ходили по лесу. Случалось, что охрана кого-нибудь поймает. Пойманный получал прикладом в спину или кулаком в зубы и его отпускали. Этим обычно кончалось. Но таким образом стало известно, что в середине леса, над Днепром, построили дом, дачу. В нем постоянно жили какие-то служащие ГПУ. Люди уже знали сторожа, повара, прислугу и шофера, который часто ездил в Смоленск. Летом сотрудники ГПУ приезжали туда на отдых. В этом доме помещался также конвой, когда привозили смертников. Там же жили исполнители, те, что расстреливали. Со временем об этих делах все у нас узнали, но, как водится, никто о них вслух не говорил.

Я тогда работал в деревне попеременно то кузнецом, то слесарем, то просто сельским рабочим. От армии меня освободили по болезни глаз. Потому я не попал на финскую войну, а в начале 1940 года поступил на работу в колхоз «Красная заря», в который входили деревни: Новые Батеки, Гнездово, Грущенка, Жилки. Я почти постоянно жил в Грущенке. У меня уже были свои друзья и приятели, были также в окрестности и родственники. Я хорошо знал всю местность — и поля, и леса.

Приближалась весна 1940 года. Меня назначили на работу на парниках неподалеку от станции Гнездово. Поднимая голову от кучи навоза, в котором теперь вечно приходилось копаться, я видел перед собой железную дорогу Смоленск-Витебск. На работу мне приходилось ходить по шоссе. Я не мог не заметить, что с началом марта в открытых грузовиках в направлении Косогор стали возить заключенных из смоленской тюрьмы. Они ездили с кирками и лопатами на какую-то работу. На третий, кажется, день я узнал, что наши колхозники разговаривали с этими заключенными.

«Что они там делают?» — спросил я.

«Копают большие ямы».

Тогда ГПУ уже называлось НКВД. Но это дела не меняет. Никто не спрашивал: «На что им эти ямы?» Всякий догадывался. Но чтоб стольких рабочих привозить?!.. Мы только головами качали.

Помню утро 14 марта 1940 года. В этот день я работал ближе к шоссе и вижу — по нем едет колонна машин. Спереди легковая машина, за ней «черный ворон» и еще одна машина. Едут в сторону Косогор. Это все, что я видел. Моя сестра в то время работала в «овощной бригаде». Она возила навоз для парников и проезжала возле самой станции Гнездово. В обед мы встретились. Я говорю ей, что я видел колонну тюремных машин. А она мне в ответ: «Знаю, видела больше твоего. На станцию Гнездово привезли военнопленных, финнов, и грузили их в ”черный“. Хрусталев тоже видел».

Роман Хрусталев в то время возил навоз и тоже проезжал около станции. Вечером я ему говорю:

«Что это, Хрусталев, финнов возят расстреливать?» «Это никакие не финны, — отвечает, — это поляки. Я знаю их мундиры».

Это так, Хрусталев был на польской войне 1920 года.

Я никогда не видел поляков, и у меня с ними никогда не было ничего общего. Но вдруг вспомнил, что говорили о старых временах… вспомнил отца, потом вспомнил, как нас обидели. Как-то сжалось сердце…

Я прервал Кривозерцева и порылся в своих записях. Как же сходится его рассказ со свидетельством польского офицера об этапе, который ушел из Козельска 8 марта 1940 года и исчез в смоленских тюремных стенах 13-го числа того же месяца!

— Ну, и что дальше? — спросил я.

— Что ж дальше… — задумался он. — Дальше весь апрель шли транспорты, и все население об этом знало. А откуда они шли, тоже скоро все узнали, хотя народ у нас не очень разговорчивый. Они шли из Козельска через Смоленск.

Семен Андреев, слесарь на станции Красный Бор, у которого были приятели среди железнодорожников, как-то в разговоре за бутылкой водки подробно рассказал, как все это было. В Смоленске эшелон разделяется на сцепки по два-три вагона. Оттуда пускают их по двум железнодорожным линиям, одна из которых, Александровская, проходит через станцию Гнездово, а другая, Лихарловская, идет в стороне от Гнездова. А от нее шла еще ветка. Это делалось для того, чтобы сцепку можно было подать на тупиковый путь, очень короткий в Гнездове. Преимущество этого пути в том, что он положен немного севернее станции, в стороне, не очень на виду. С самой станции тоже трудно видеть, что делается на тупиковом пути. Прямо туда подъезжали зарешеченные тюремные машины, в которые поспешно грузили военнопленных. Грузовик забирал их вещи, если они были у них. Все это окружало густое оцепление из энкаведистов с винтовками.

В апреле шел транспорт за транспортом. Из Гнездова в Косогоры в Катыни возили днем в разное время, но никто не слышал, чтобы возили ночью. Мой родственник Ананий Андреев заговорил как-то со знакомым энкаведистом, обязанностью которого было следить в Гнездове за поездами, привозившими военнопленных. Этот энкаведист, фамилию которого я уже не помню, был из катынской волости и занимал некоторое время должность председателя сельсовета в Сырлипецкове. Потом он перешел в НКВД. Жилось ему прекрасно.

«Что будете делать с этими поляками? — спросил будто невзначай Ананий. — В лагеря их какие-нибудь возите, что ли?»