Катя, Катенька, Катрин - [44]

— Бабуля, расскажи мне о своей любви. О самой большой!

— Но у меня была одна… единственная. Она и была самая большая.

Катя дотронулась пальцем до кончика ее носа:

— Бабуля, а не обманываешь? А эта самая большая любовь… была учение или дедушка?

— Ах ты моя Катюшка, ты мой котеночек! — бабушка нежно прижала ее к себе. — Ты мой маленький любопытный котеночек. Ну что же… слушай!

В главе двенадцатой мы прощаемся с Катенькой

Сквер с названием «У старой крепости» был такой же спокойный и тихий, как и в былые годы; здание гимназии оставалось таким же почтенно-некрасивым; над площадью кружили кроткие голуби. В атмосфере сонного покоя отцвела весна, созрело лето. Медленно текло время в городке Борек.

А в мире бушевала война. В далекой Галиции все больше становилось могил. Солдаты сколачивали деревянные кресты и писали на них простые слова: «Тут лежит солдат из Чехии», «Здесь покоится Франтишек Томса, молодой врач».

Из далекой Галиции написали его родным, не сообщив даже название реки, огибавшей кладбище. Грохот пушек и взрывы гранат отделили живых от мертвых.

«В далекой Галиции…» Эти слова изменили всю жизнь Катеньки. Они призвали ее из Праги домой, к постели больной мамы.

Было это в канун осени 1914 года, как раз в то время, когда Катенька Томсова была так довольна, так безумно счастлива, как только может быть счастлив человек, давнишняя мечта которого сбылась: она была медичкой, студенткой университета. Уже полгода свирепствовала война, но Катя о ней и знать не хотела. Она вообще не хотела знать ни о чем, что могло бы помешать ее работе, ведь она поставила перед собой задачу — как можно скорее закончить учебу и стать врачом, самостоятельным, преуспевающим, как можно быстрее отплатить добром родным за все то, что они сделали ради нее, чтобы она могла получить образование. Она затыкала уши: пускай грохочут пушки, это не должно и не может ни на один день отсрочить сдачу ее экзаменов.

«Приезжай, положение тяжелое, мама заболела», — неожиданно позвала ее домой папина телеграмма.

Она пустилась в путь с потрепанным студенческим чемоданчиком. Ей и в голову не приходило, что она не вернется больше в свою пражскую комнатку, к своим книгам.

Вокзалы были переполнены солдатами в серых шинелях, плачущими, изможденными женщинами, полными скорби и отчаяния. Война. «Война!» стояло в воззваниях и призывах.

Но голода пока еще не было. Лишь теперь наступали тяжелые времена.

До сих пор только несколько семей получили шершавые листки, в которых военное командование с соболезнованием сообщало: «Ваш сын пал за родину и ее императора».

Катенька и подумать не могла, что в старой школе лежит одно из первых таких извещений.

После ужасной дороги, смертельно уставшая и совершенно не выспавшаяся, после многочисленных остановок на станциях, где поезду приходилось ждать в тупиках, пока пройдут военные составы, она возвратилась в Борек.

Старая школа и в школьные каникулы была родным домом. Длинный темноватый коридор хранил отзвуки маминых размеренных шагов, эхо ее голоса; везде был полный порядок, а папа временами улыбался, словно видел вдали что-то прекрасное.

Теперь Катенька вернулась в притихший дом, в котором двери хлопали от сквозняка. В комнате, где лежала больная, начинала оседать пыль. Получив страшное извещение, мама слегла, молчаливая и неподвижная, и только глазами просила поднести ей фотографию Франтишека.

Папа превратился в близорукого старца. Кожа на его лице стала пергаментной, руки тряслись: он ничего не видел, кроме извещения о гибели сына и живых еще глаз на неподвижном лице больной.

Катенька поняла, что папа утратил всю свою былую радость и гордость, и почувствовала, что и с ней случится тоже самое.

— Я останусь с вами дома, — сказала она.

Мама поблагодарила взглядом, а отец попытался утешить ее словами, произнесенными бесцветным голосом:

— Только на время, только пока все не уладится. Мама выздоровеет, поднимется…

Все трое знали, что она никогда не поднимется. Катенька за ней ухаживала, готовила и все не могла забыть свою студенческую комнатку, свои книги и планы. «Не буду, никогда уже не буду врачом. Не закончу учебу», — повторяла она мысленно и плакала каждую ночь.

Так проходили недели и месяцы. Глаза больной постоянно были влажны от слез и невысказанных просьб, папа уже не говорил «только на время». И врача уже больше не звали: помочь он не мог, да и денег было мало. Шла война; голод и нужда всё больше проникали в провинциальный городок.

По одной из улиц шла высокая, стройная девушка. Под глазами у нее были темные круги, в руке она держала пустую продуктовую сумку. Как велика была она в эти дни, когда хлеб отмеряли тонкими ломтиками! Катенька изменилась до неузнаваемости. Часами сидела она у маминой постели и вполголоса рассказывала ей о всяких происшествиях за день, о пустяковых случаях в лавчонках. Мама, казалось, становилась спокойнее, когда слышала Катин голос. В ее темных глазах зажигались слабые огоньки. Катя вспоминала и думала: «Как я могла бояться этих глаз, избегала их взгляда, от которого не ускользала ни малейшая погрешность. Наверное, потому, что мама была слишком строга?» Уже и у Катеньки на лбу стала прорезаться узенькая морщинка меж бровей, губы были поджаты от постоянных забот: как достать продукты, дрова, чтобы в доме было тепло, и прилично одеться на мизерные деньги? Как добиться того, чтобы белье было белоснежным и в квартире — чистота? Катенька чувствовала постоянную усталость. Она заметила, что сама становится более сухой и менее ласковой, и мысленно просила у мамы прощения за все прошедшие годы. Порой, когда она сидела за работой у постели больной, ей казалось, что мама просит глазами: «Прости, Катя, прости меня за все недоразумения, которые у нас случались».