Каторжный завод - [12]

В первый раз уступила.

Евстигней вытребовал у Глафиры еще иголку, новую, недержаную, и пошли покупать ружье в заводскую лавку.

Вот когда Настёнка преисполнилась почтения к дедуне. Все покупатели, сколько их было в лавке, обступили Евстигиея.

— Энтот выберет!

— Ну–кось, покажь, дед, науку!

Ружей в лавке было более десятка. Матово поблескивая обильно смазанными стволами, стояли они в деревянных гнездах. У Настёнки даже дух перехватило. Подумать только: одно из этих ружей будет ее собственное!

Сперва дед Евстигней прибросил каждое ружье на вес, отобрал четыре самых легких и выложил их рядком на прилавок. Потом взял одно из них и подал Настёнке.

— Держи эдак! — И показал, как держать: одной рукой за конец ствола, другой за ложе, курком вверх.

Руки у Настёнки дрожали от нетерпеливого волнения.

— Не трясись! — прикрикнул Евстигней.

Достал из кармана завернутую в тряпицу иглу и осторожно уложил ее повдоль ствола, перед тем помуслив его.

Иголка не скатилась, лежала плотно.

— Добро! — сказал Евстигней и, ухватись правою рукой на изворот за шейку ложи, стал медленно поворачивать ружье так, что конец ствола описал в воздухе полный круг.

Настёнка и все прочие следили за действиями Евстигиея. затаив дыхание.

Иголка, хорошо заметная на темной поверхности ствола, держалась плотно, как приклеенная.

— Добро! — повторил Евстигней, закончив оборот, и сказал Настёнке: — Сымн иглу!

Такой же прием Евстигней повторил с остальными ружьями. Но из трех только одно удержало иглу на полном обороте.

— Ну, которое из двух возьмем, дочка?

Загоревшийся Настёнкин взгляд перескакивал с одного ружья на другое.

— Вот это! — и показала на то, у которого ложа потемнее и курок с красивой насечкой.

— Сейчас проверим, верный твой глаз ай нет? — сказал Евстигней.

Взяв оба ружья — в правую руку облюбованное Настёнкой, в левую другое, — поставил их прикладами на пол и, накрыв ладонями концы стволов, с силою надавил. Потом показал Настёнке обе ладони. На правой кольцевой оттиск был четче и выпуклый кружок темнее.

— Выходит, глаз твой верный, — сказал дед Евстигней и подал Настёнке ружье с темной ложей и красивым курком.

…Так и стала Настя Скуратова охотницей.

Стрелять научилась она быстро. Глаз у нее был верный, а главное, молодой. Через короткое время Евстигней стал ходить с нею в лес только «для порядка». Настя скрадывала уток по озеркам, била тетеревов в перелесках, а Евстигней посиживал на полянке у костра либо подремывал на мягкой подстилке из пахучих пихтовых лап. На его долю оставалось отнесть добытую дичь на господскую кухню.

А со следующей осени Евстигней перестал и в лес ходить. Не успевал он за легкой на ногу Настей, а она сердилась: «Много ли так добудем, дедуня? Сидел бы уж дома!»

Глафира сперва корила Евстигнея, что отпускает Настёнку в лес одну, потом привыкла. Так же, как привыкла и к тому, что Настя всерьез и насовсем сменяла на ружье ухват и прялку. С той поры, как она пошла на охоту, жить стало сытнее. Настя была проворнее и удачливее старика.

Теперь и на господский двор относили куда больше дичи, и на свой чугунок оставалось: то утка, то тетерка, то заяц, а зимой, случалось, и косуля.

Дед Евстигней, став домоседом, быстро одряхлел и только в теплые летние дни спускался с печи на крылечко погреть на солнце старые кости. Так протянул он еще два года и отдал богу душу. Настя похоронила его рядом с могилами отца и матери и в шестнадцать лет стала хозяйкой в доме и кормилицей тетки Глафиры.

Охотничий промысел пошел ей в пользу. Здоровьем она с детских лет не была обижена, теперь же, исхаживая каждый день в лесу по десятку и более верст, летом — пешком, зимою — на лыжах, — и вовсе окрепла, выровнялась и налилась силой.

И собою стала очень хороша — румяная и круглолицая. Любуясь, как заплетает Настя густую длинную до колен косу, тетка Глафира потихоньку вздыхала, вспоминая свою безрадостную молодость.

Но красота Настина и стать не столько радовали Глафиру, сколько тревожили. Здесь в каторжной слободе и порядки каторжные. Да и то: баб и девок мало, а уж такие пригожие — и вовсе наперечет.

И Глафира то и дело поучала Настю:

— Ходи с оглядкой. С парнями дружбу не води. Начин сладок, а конец завсегда один. Пуще всего не верь мужикам, все они жеребячьей породы.

А соседская Варька — разбитная полногрудая деваха, года на два постарше Насти, — звала с собой: либо на посиделки, либо хороводы играть.

— Пойдем, Настюха! Не слушай ты ее, старую каргу. Была нужда красоту свою хоронить!

Пошла Настя с Варькой на берег пруда. Там, на широкой поляне, среди березнячка, заветное место хороводы водить.

Но недолго пробыла Настя в хороводе. И не только потому, что нахальны и прилипчивы были парни, особенно казаки из конвойной команды. Настя знала, что сможет за себя постоять. Не по сердцу пришлось ей, как вели себя сами девки.

Ущипнет девку парень — визгу на весь лес. А как сгребет в охапку и поволокет в березняк — глянь и замолчала. А уж из березняка идут — сама на нем виснет.

Как только начало смеркаться и стали разжигать па поляне костры, Настя убежала домой.

— Так а будешь одна за печкой сидеть? — насмешливо щуря круглые цыгановатые глаза, сказала ей на другой день Варька.