Каторжный легион - [2]

— Вот там он и полёг. А Камилл руки лишился…

— Выпьем за упокой хорошего друга и славного воина. Хозяин! Бутылку альбанского vinum nigrum!

— Две бутылки!

От неожиданности трактирщик несколько мгновений думал, что ослышался: две бутылки не просто дорогого вина! Это даже по нынешнему хлебному времени почти половина дневной выручки! Какое-то время Кима хлопотал на кухне, подгонял повара с закусками для столь важных клиентов, раза три или четыре приказал самой симпатичной служанке приготовить стол… и вообще выполнять желания только этих двоих по первому же требованию. Даже если они захотят посадить девчонку вместе с собой. Закончив суету, трактирщик опять вернулся за стойку и вслушался в разговор.

— …легионеры ушли, Эмилий Пацил у себя остаться звал. Доход с трёх дворов, место десятников в своей страже. А примипил его охраны намекнул, что года через два-три на покой собирается и потому не прочь подобрать себе замену. Чтобы, мол, человек надёжный и жизнью тёртый. Ну, Камилл, понятно, сразу согласился. Ему теперь как раз ко времени. Тирей с ним остался, сам знаешь — как из Никеи вместе ушли, так до сих пор не разлей вода. Да и возраст, обоим сорок уже. Пора и место искать, давно не сопляки по свету перекати-полем мотаться.

— А сам то? Ты-то как?

— Не могу я на месте сидеть.

— Неужто отказался? — изумился Луций. Потому что шанс стать десятником, да ещё, возможно, и примипилом охраны патриция — это то, от чего презрительно морщатся только едва ушедшие на дорогу наёмника юнцы. Да и род Пацил не из новоявленных богачей, известен ещё со времён первых Августов. — Тоже давно не мальчик, на год или два всего младше Тирея.

— Отказался. Говорю же — не могу сидеть на месте. Ну да не сразу уехал, меня тоже зацепило. Месяца три провалялся. А как оклемался, нашёл меня один из трибунов, который тогда помощью командовал. Ну и говорит. Мол, годовой ценз в чине декана в учебных когортах отходишь, как положено, сразу центурионом возьму. Надёжные люди, говорит, всегда на вес серебра, а уж с опытом как у тебя — вдвойне. Ну, я и согласился.

Луций присвистнул:

— Ну, Сервий, всегда считал, что ты — голова. Ради такого я бы тоже послал любого патриция не задумываясь.

Какое-то время мужчины почти молчали, пили вино и короткими тостами поминали погибшего друга. Наконец Луций спросил:

— А какой легион? Я всё смотрю, но знаки мне чего-то незнакомы.

— Пока да, — как-то странно усмехнулся Сервий. — Цезарь Флавий Юлий Крисп только недавно дал ему имя, крест и хоргувь. Двадцать четвёртый гэльский.

— Двадцать четвёртый, двадцать четвёртый … Это же штрафники! Каторжное отребье!

— Ты не прав, — попытался урезонить друга Сервий. — Да, это бывшие заключённые. Те, кому император недавно решил дать шанс. Вместо того чтобы сгнить в тюрьме, пусть, кто хочет, отслужит — и выйдет чистым. Да и нет у нас ходу душегубам. А остальные… пусть они оступились когда-то, но всё же это люди. И не стоит сразу жечь им клеймо…

— Это не люди, — отрезал Луций, задумчиво посмотрев на товарища. Ведь с одной стороны впереди должность центуриона, а, может, и старшего центуриона когорты. С другой — до этого несколько лет общаться со всяким помоями. — Может, когда-то они и были людьми. Только вот они давно продали себя Нечистому. А насчёт «душегубам ходу нет». Вспомни банду Когтя, и что мы выволокли после облавы из логова. Вспомни ту деревушку. А ведь в Лох-Монаре, откуда сбежала эта падаль, по первому сроку ворьё сидело. Начинаешь жалеть, что Цезарь Луций Септимий Север, когда Христос явился ему и велел принять святое крещение, запретил Игры на арене. Если бы каторжную дрянь скормили львам сразу — сколько народу в том, как его, Контине, осталось в живых? Ты меня не убедишь, насмотрелся. Нелюди они, и никак натуру не поправишь. Вот увидишь, император ещё поймёт, что ошибся. Заклеймит и загонит эти помои гнить в рудники Дакии.

Разговор Сервий вспомнил через несколько месяцев, в конце марта. Снег уже успел сойти, но заледеневшая земля не прогрелась, а убегающая зима ещё покрывала по ночам лужи корочками льда. И стоять на продуваемом ветром плацу, особенно в одних нижних туниках, было не сладко. В другой день декан, может, и пожалел бы новобранцев — но только не сегодня. Особенно двоих, отдельно перед строем. Справа стоит высокий крупный парень. Матти. Пудовые кулаки и полная бесхребетность, покорность даже не тому, кто сильнее — а любому, кто попытается им верховодить, кто хоть слегка припугнёт. И в тюрьму-то, балбес, угодил так же. Землёй долги платить сложно, ещё Цезарь Флавий Аврелий Константин установил: чтобы право на неё передать, надо одобрение судьи. Вот и нашли односельчане способ, как закон обойти, расплатиться за неудачную ссуду общинным лугом. Парня обвинили в краже занятых денег и отправили в тюрьму. А на его место приняли в общину клиента одолжившего деньги патриция и отдали тому луг в вечное владение. Что новый человек со своей собственностью сделает потом, когда из села уедет — никого уже не волнует. Главное — долга ни по каким записям нет. Дело было шито такими белыми нитками, что скажи парень на суде хоть слово — и староста сам бы пошёл на каторгу, вместе с патрицием. Слишком сурово следили за земельными делами. Но этот баран покорно со всем согласился! Хорошо, хоть ума хватило в легион записаться… Рядом второй. Невысокий, смуглый, подвижный как ртуть. Дайви. Когда-то мелкий вор, дважды получавший плетей за ерунду. И в третий раз схлопотавший лет десять каторги как неисправимый. Здесь вдруг возомнил себя «бывалым варнаком», который быстро наведёт «подходящий порядок». И начал с самого безответного, с Матти — заставляя себе прислуживать, издеваясь и избивая.