Каторга - [71]
- Остервенел шибко. Треснул его по голове квадратом, - он и отдал Богу душу.
Затем он 4 года служил в военной службе и попал в заговор: пятеро солдат сговорились убить фельдфебеля, - "лют был". Голынский знал об этом, не донес и был осужден на 13 1/2 лет на каторгу.
Со сбавками по манифестам ему пришлось пробыть на каторге меньше; он вышел на поселенье, был уже представлен к крестьянству, не сегодня, завтра получил бы право выезда с Сахалина на материк, но:
- Голода не выдержал. Тут-то самая голодьба и началась, с переходом в поселенчество. В работники нанимался, - да что на Сахалине заработаешь. Так и жил: где день, где ночь.
Эта голодьба кончилась тем, что он, вдвоем с таким же голодным поселенцем, убил состоятельного поселенца-кавказца.
- Я ж его и убивал. Сам-то был как тень. Взмахнул топором, ударил, да сам, вместе с топором, на него и повалился. А встать и не могу. Подняли уж*.
_______________
* См. очерк "Смертная казнь".
За это убийство Голынский получил 100 плетей и каторгу без срока. На этот раз в каторге ему пришлось туго.
Голынского оговорили, будто он донес о готовящемся побеге. И его избили так, что "до сих пор ноги болят".
Но и это не озлобило Голынского:
- За что ж я на всех серчать буду? А кто оговорил, тех до сих пор дую и вперед дуть всегда буду!
Этих клеветников он, говорят, бьет смертным боем при всякой встрече, а каторгу "жалеет":
- Потому на своей шкуре и лозы, и манты (плети), и голод, - все вынес.
За эту жалостливость его и выбрали... в палачи.
Сижу как-то дома, вдруг является Голынский.
Лицо перетревоженное:
- Ваше высокоблагородие, пожалуйте завтра утром в тюрьму беспременно.
- Зачем?
- Говорят, драть будут. А при вас шибко драть не велят.
Этот "палач", хлопочущий, чтобы шибко драть не приказали, с перепуганным лицом, - трудно было удержаться от улыбки!
- И нескладный же ты человек, Голынский!
- Так точно; нескладный я в своей жизни человек, ваше высокоблагородие!
И предобродушно сам над собой смеется.
ХРУСЦЕЛЬ
Палач Рыковской тюрьмы Хрусцель - приземистый, стройный, необыкновенно ловкий, сильный человек. Весь словно отлит из стали. Серые, холодные, спокойные глаза, в которых светится страдание, когда он говорит о пережитых невзгодах. Присмотревшись повнимательнее, вы заметите асимметрию лица, - один из признаков вырождения.
В каторгу попал за грабежи вооруженною шайкою где-то около Лодзи.
- Зачем в шайку-то пошел?
- Устроиться хотел. Думал деньги взять, ваше высокоблагородие. Земли совсем не было. С голоду опухал. Устроиться не было возможности.
На Сахалине он думал устроиться как-нибудь хоть "на новой жизни".
С собой он привез маленькие деньги, десятка два рублей, и завел в кандальном отделении Рыковской тюрьмы "майдан".
Понемножку наживал, копил и мечтал, как выйдет на поселение и "устроится" своим домом.
Сам жил впроголодь на одной арестантской порции.
- Бывало, лежишь ночью голодный. Не спишь. С голоду-то брюхо подводит. А в головах-то ящик стоит. Там молоко, хлеб, свинина. Хочется. Нет, - думаю, - не трону.
В этом ящике из-под свечей, стоявшем на нарах, в головах, у Хрусцеля было все, что он имел: деньги, товар. Все, что имел в настоящем, все его будущее.
По обычаю, вся камера должна следить за тем, чтоб имущество майданщика было цело. Зато и по 15 копеек в месяц на брата берут.
Но Рыковская кандальная - самая голодная из тюрем.
- Разве у нас, ваше высокоблагородие, дадут человеку подняться? - со злостью говорит Хрусцель. - Зависть берет, как у человека что заведется. Злоба... У нас ничего нет, пусть и у другого не будет! По злобе одной всего лишат.
Однажды, вернувшись в камеру, Хрусцель увидел, что ящик разломан. Ни денег ни товару не было.
Кандальная уходила, улыбаясь.
- Спички жгли, папиросы раскуривали.
Самые голодные "жигалы" на нарах дрыхли!
- Нажрались!
А три арестанта, самых отчаянных, из породы "Иванов", перед тем проигравшиеся догола, теперь сидели и на деньги в карты играли.
Ящик из-под свечей был не только разломан, а еще наделали всяких гадостей.
- Вошел - хохочут. Голова у меня пошла кругом, света не взвидел, говорит Хрусцель.
- Шибко Хрусцель в те поры выл и об нары головой бился! От жадности! - рассказывают арестанты.
Наплакавшись, Хрусцель пошел к смотрителю и предложил себя в палачи. В то время при Рыковской тюрьме эта должность была свободной.
Смотритель был человек жестокий, и Хрусцель сразу сделался его любимцем. Драл Хрусцель невероятно.
- Кожу спускал, - это верно. Не драл, а резал лозой. Шибко я в те поры всех их ненавидел.
Но затем у Хрусцеля "сердце отошло": трое арестантов, которые сломали ящик, были приговорены за что-то к плетям, и наказывать их надо было Хрусцелю.
- Есть Бог на свете! - говорит Хрусцель и до сих пор еще ликует, когда рассказывает об этом наказании.
Радостью горит все его лицо при воспоминании.
- Через плечо их драл.
Удар плетью "через плечо" - самый жестокий.
- Боялся одного, чтоб сознание не лишились, - доктора отнимут. Нет, выдержали. Всем сполна дал.
Врагов Хрусцеля истерзанными, искалеченными, еле живыми унесли в лазарет.
- С тех пор перелом вышел. Порю, - как велят. А лютости той нет. Мне все одно. Только бы начальническую волю исполнить.
«Славное море, священный Байкал», «По диким степям Забайкалья» — сегодня музыкальная культура непредставима без этих песен. Известностью своей они обязаны выходцу из Швеции В. Н. Гартевельду; этот композитор, путешественник и этнограф в начале XX в. объехал всю Сибирь, записывая песни каторжан, бродяг и коренного сибирского населения. Концерты, на которых исполнялись обработанные Гартевельдом песни, впервые донесли до широкой публики сумрачную музыку каторжан, а его сборник «Песни каторги» (1912) стал одним из важнейших источников для изучения песенного фольклора сибирской каторги.
«Я, право, не знаю, что вам написать об этом спектакле.Мне вспоминается один эпизод, случившийся с М.Г. Савиной, кажется, в Полтаве.После спектакля артисты с гастролершей ужинали в ресторане, на террасе, закрытой густо разросшимся диким виноградом…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Есть такой еврейский анекдот.Старый еврей рассказывает:– Ай, ай, ай! До чего нынче народ шарлатан пошел.– А что?– Присватался к нашей дочке один себе жених…».
«В Большом театре Мазини и Станио чаровали публику в „Трубадуре“. Красавец Станио сверкал в „Пророке“. Молодой Мазини увлекал каватиною в „Фаусте“.Дезире Арто потрясала в Валентине. Джамэт гремел своим „Пиф-паф“ в Марселе и песнью о золотом тельце в Мефистофеле…».
«На самом краю Москвы, в лачуге, живет старик, отставной чиновник Крутицкий.Он ходит по папертям просить милостыню и посылает нищенствовать жену и племянницу.В доме у Крутицкого пьют, вместо чаю, липовый цвет. А вместо сахару служит изюм, который старик подобрал около лавочки.И когда Крутицкий умирает, – в его шинели находят зашитыми в поле сто тысяч…».
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».