Католическая церковь и русское православие. Два века противостояния и диалога. - [12]
Хотя Мёлер строго следовал традиции конкретной церкви, он, несомненно, получил огромный внутренний опыт экуменизма. В своих исторических исследованиях он постоянно говорит о церкви, которая проявляется в беспрерывном ходе своего развития, а не только в отдельный момент времени, чьи жизнь и смерть зависят от внутренних факторов, а отнюдь не от каких бы то ни было внешних сил.
Этим Мёлер обязан плодотворным контактам с протестантскими университетскими центрами в Геттингене, Магдебурге, Берлине, Вроцлаве, да и в самом Тюбингене. Поэтому он одним из первых понял, что именно привело к Реформации, и даже признал: «Воссоединение ждет нас в Евангелии, а не в конфессиях».
Другим достойным пристального внимания центром политико-культурной и религиозной жизни был Париж: здесь было необходимо отслеживать направления и настроения французского общества после установления Июльской монархии.
Когда удалось с большим трудом выйти из запутанного периода Реставрации, французские католические круги отдавали себе отчет в том, что условия, установившиеся после Французской и Июльской революций, измениться уже не могли; если старый мир феодальных привилегий и властителей «Божьей милостью» исчез, унеся с собой и всю систему общественных взаимоотношений, то на его обломках лишь католичество могло утвердиться как единственная сила, могущая обеспечить гражданские права и прогресс. Однако это могло случиться лишь при условии «следования образцу поведения в том основанном на принципе свободы и лишенном привилегий обществе, в котором теперь оказалось католичество», из чего следовало его «встраивание в либеральное буржуазное общество». Именно эту цель настойчиво преследовали Фелисите Ламенне, Монталамбер и их соратники, объединившиеся вокруг газеты L'Avenir (Будущее), чтобы достичь для католиков условий такого же равенства, как и для всех прочих. Как подчеркивает Г. Веруччи со ссылкой на программную статью из первого номера газеты, «эту свободу католики из L'Avenir понимали как абсолютную независимость, чтобы на всех уровнях Католической церкви и государства уничтожить все традиционные связи между этими двумя властями, осуществить их полное разделение».
Другими словами, был необходим окончательный разрыв с прошлым, полное осуждение «всех отношений между церковью и государством времен монархического абсолютизма от его зарождения и до современной эпохи». Для этих отношений «было характерно духовное порабощение церкви со стороны государства»; в вопросах веры — полный контроль над публикацией суждений и решений церковного начальства; «в вопросах морали» — монополия государства на образование, включая и религиозное; оно также вмешивалось в вопросы дисциплины церковных учреждений и, как следствие, контролировало внутренние отношения французского епископата и Святого Престола. Все это, как писали в L'Avenir, должно было исчезнуть, если за церковью и католиками признать все свободы, доводя тем самым до логического конца уже к тому времени начатое отделение церкви от государства: «Это пошло бы на пользу, — подчеркивалось в L'Avenir», — не только религии, но и делу свободы, поскольку это уничтожило бы всякую возможность того, что религия стала бы инструментом политики», как это было во время Реставрации.
В России, напротив, существовала диаметрально противоположная тенденция строгого подчинения Православной церкви самодержавной власти императора. После восстания декабристов 1825 года — единственного движения либеральной направленности, задушенного в зародыше и не породившего других подобных явлений, — Николай I стал рассматривать проблемы религии (которая его очень занимала) и проблему взаимоотношений церкви и государства более конкретно, в большем соответствии со своими единодержавно-интегралистскими воззрениями. Далекий от духовных исканий и мистико-космополитических взглядов своего предшественника, он говорил, что верит «по-крестьянски», безусловно и безоговорочно преданный Православной церкви. Это не мешало ему уважать и другие христианские конфессии, делая при этом очень четкое различие между христианами и нехристианами и проявляя определенную симпатию к лютеранству — религии его прусских родственников. Таким образом, Николай I признавал всю ценность христианства (в достаточно широком понимании) для сохранения нравственности, порядка и политической стабильности как в России, так и на всем континенте: сильный религиозный дух, христианская этика, чувство долга перед Богом — вот три основания, на которых он воздвиг здание своей самодержавной власти.
